Люди книги - Джералдин Брукс Страница 4

Я осторожно провела средним пальцем по расслоившимся уголкам. С ними я поработаю в ближайшие дни.

Палец ощутил что-то неожиданное. Австриец сделал в переплетной доске два пропила и проколол маленькие отверстия для застежек. В книгах с пергаментными страницами часто используют застежки, чтобы страницы не загибались. Однако в этом переплете застежек не было. Я пообещала себе выяснить эту загадку.

Я открыла обложку и наклонилась разглядеть порванные уголки бумаги. Надо починить их с помощью мучного клейстера и кусочков подходящей бумаги. Я сразу увидела, что нити, использованные венским мастером, обтрепались и едва держали переплет. Значит, мне нужно разделить дести [2]и снова их прошить. Я сделала глубокий вдох и перевернула страницу, чтобы увидеть саму рукопись. Именно в ней скрывался ответ на главный вопрос: что сделали четыре года с книгой, пережившей четыре столетия.

Свет из окна упал на страницу. Голубизну, яркую, словно небо в зените лета, подарила ей пудра драгоценного лазурита, а привез его караван верблюдов из афганских гор. Белизна — чистая, кремовая, мерцающая. Менее блестящая, не такая сложная, как голубая краска. В то время белила получали способом, изобретенным древними египтянами. Свинцовые пластины обрызгивали старым вином и закрывали в хлеву, заполненном навозом. Я однажды проделала это в теплице моей матери в Белвью-Хилл. Ей доставили навоз, и я не устояла. Виноградный уксус взаимодействует со свинцом. А выделяющаяся из навоза двуокись углерода взаимодействует с уксуснокислым свинцом и в результате получается соль углекислого свинца. Мама, разумеется, закатила скандал. Сказала, что несколько недель не подойдет к своим призовым орхидеям.

Я перевернула страницу. Ослепнуть можно. Иллюстрации были прекрасны, но я не позволила себе любоваться ими. Еще не время. Сначала должна понять их с точки зрения химии. Желтая краска получена из шафрана. Этот прекрасный осенний цветок, Crocus sativus Linnaeus, каждый с тремя крошечными драгоценными рыльцами, был тогда настоящей роскошью, впрочем, остается таковым и до сих пор. Хоть мы и знаем теперь, что яркий цвет обеспечивается структурой молекулы каротина, состоящей из 44 атомов углерода, 64 атомов водорода и 24 атомов кислорода, нам до сих пор не удалось синтезировать заменитель, столь же сложный, сколь и прекрасный. Тут использован зеленый малахит, а красный цвет, интенсивно красный — на иврите «тола эт шани» — получили из живущих на деревьях насекомых. Их размяли и сварили в щелоке. Позже, когда алхимики узнали, как приготовить такую же краску из серы и ртути, они по-прежнему называли этот цвет «червячок». Некоторые вещи не меняются: мы до сих пор называем эту краску из сульфида ртути «вермильон». Перемены — это наши враги. Книги сохраняются лучше всего, когда температура, влажность, окружающая среда остаются неизменными. Трудно представить, что выпало пережить этой книге. Ей довелось побывать в чрезвычайных условиях, без всяких приготовлений и предосторожностей она переносила дикие температурные скачки. Я боялась, что пергамент сморщится, краска растрескается и отслоится. Но цвета остались столь же чистыми и яркими, как и в первый день. В отличие от блеклого облезлого корешка, золото на иллюстрациях было свежим и блестящим. Позолотчик, живший полтысячи лет назад, лучше владел своим мастерством, чем более близкий нам по времени венский переплетчик. Последний применил серебряный лист. Как и следовало ожидать, он окислился и стал темно-серым.

— Вы это замените? — обратился ко мне худой молодой музейщик, указывая пальцем на тусклое пятно.

Он стоял слишком близко. Человеческие бактерии легко могут повредить пергамент. Я выставила плечо, так что он поневоле убрал руку и сделал шаг назад.

— Нет. Ни в коем случае, — сказала я, не поднимая глаз.

— Но ведь вы реставратор. Я думал…

— Я консерватор, — поправила я. Не хватало мне сейчас вступать в долгий философский разговор на тему о консервации книг.

— Послушайте, — сказала я, — мне сказали, что вы будете здесь, однако попрошу, чтобы вы не мешали моей работе.

— Понимаю, — голос его звучал мягко, несмотря на мой резкий тон. — Но вы тоже должны понять, я — хранитель. То есть, я отвечаю за книгу.

Хранитель. Я не сразу поняла. Повернулась и посмотрела на него.

— Неужели вы Озрен Караман? Человек, который спас книгу?

Представитель ООН, Саджан, подскочил, рассыпался в извинениях:

— Прошу прощения, я должен был вас представить. Но вы были так настроены начать работу. Я… Доктор Ханна Хит, позвольте представить вам доктора Озрена Карамана, главного библиотекаря Национального музея и профессора библиотековедения Национального университета Боснии.

— О, простите мне резкость, — сказала я. — Мне казалось, что главный куратор такой большой коллекции должен быть намного старше.

Не ожидала я и что человек, занимающий столь высокое положение, может быть таким неопрятным. Поверх мятой белой рубашки на нем была потрепанная кожаная куртка, а о джинсах и говорить нечего. Волосы, похоже, он никогда не стриг и не причесывал. Они торчали над очками, оправа которых была склеена посредине куском скотча.

Озрен вскинул брови:

— Да, конечно, вы столь умудрены годами, что имели полное право так подумать.

Проговорил он это с совершенно серьезным лицом. Думаю, ему было около тридцати, как и мне.

— Я был бы очень доволен, доктор Хит, если бы вы уделили мне одну драгоценную минуту и сказали, что собираетесь делать.

Он бросил мимолетный, но весьма многозначительный взгляд на Саджана. ООН считала, что делает Боснии честь — спонсирует работу, чтобы Аггада могла быть достойно представлена миру. Однако когда дело доходит до национальных сокровищ, никто не хочет, чтобы посторонние правили бал. Озрен Караман явно чувствовал себя обойденным. Последнее, чего мне хотелось, это быть вовлеченной в такого рода разборки. Я приехала сюда позаботиться о книге, а не об оскорбленной душе библиотекаря. И все же у него было право знать, почему ООН выбрала меня.

— Я не могу точно сказать об объеме своей работы, пока не исследую тщательно всю рукопись, однако должна предупредить: нанимали меня сюда не для того, чтобы я проводила химчистку или глубокую реставрацию. Я написала много работ, критикующих такой подход. Реставрация книги до состояния, в котором она была написана, равнозначна неуважению к ее истории. Я считаю, вы должны принять книгу такой, какой она досталась от прежних поколений, со всеми повреждениями, оставленными ее судьбой и временем. Мои обязанности заключаются в том, чтобы сделать ее пригодной для дальнейшего использования и изучения. Я исправлю только то, что абсолютно необходимо.

— Вот здесь, — сказала я, указывая на страницу с ржавым пятном на пламенеющем шрифте иудейской каллиграфии, — я сниму микроскопический соскоб волокон, мы их проанализируем и, возможно, поймем, из чего состоит это пятно. На первый взгляд, это похоже на вино. Однако необходим полный анализ: нужно узнать, где находилась книга в тот момент, когда это произошло. И если не сможем сказать этого сейчас, то через пятьдесят, сто лет, когда лабораторная техника шагнет вперед, это сделает мой будущий коллега. А вот если я химическим путем удалю это пятно — так называемое повреждение, — мы навсегда потеряем шанс узнать это, — добавила я и глубоко вдохнула.