Жаркой ночью в Москве... - Михаил Липскеров Страница 4

Крепче сжимаю трубку, крепче прижимаю ее к уху и чувствую, как она тает в моей руке, как вместо пластика сжимаю чуть влажную руку с тонкими костями, а вторая рука зачем-то обводит ее глаза, проводит по носу со впадинкой на переносице, обводит губы, которые пытаются поймать пальцы, но им это не удается. Тогда они целуют мою ладонь. Дани, Дани, Дани… Ее голова начинает мотаться из стороны в сторону. Ее губы, еще секунду назад расслабленные, вдруг напрягаются, вздуваются, вибрируют… И вот я весь целиком в этих губах. Ну, не совсем целиком. Вскрик. Теперь целиком. А дальше все опять исчезло. Как пятьдесят лет назад…

– И куда ты потом пропала? Я тебе звонил, звонил, а ты все не подходила, не подходила… Что??? Боялась, что я буду тебя презирать…

Господи, боже ты мой, целомудренные пятидесятые! (Где-то я уже писал об этом.) Подумать только, всего через шесть, нет, семь лет на гастролях в Омске я после первого же концерта трахнул одну чувиху из квартета «Свежесть», а утром она, вместо утреннего поцелуя, сказала, что три раза – не повод для фамильярности. А тогда, в пятьдесят седьмом, – позор, позор, позор…

Соблазнитель должен презирать соблазненную! Вот ужас! Да я и сам не знаю, как к этому относиться.

– А чем дочка занимается в Канаде?

(Дальше, господа читатели, я не буду своими словами передавать ее слова, изображая правду жизни. Сделаем вид, что вы слышите и ее, и меня. А то я уже сам перестал понимать, кто что говорит: «Родной, мой, хороший…», «Как был сукиным сыном, так и остался…», «Милая, все эти годы я думал только о тебе…»)

– Мужчина, вы кто такой?

– Миша.

– Какой Миша? Из «Бирюсы»? С Тверской? Из сто семнадцатого отделения? Сергей Охвостьич, презервативчик поаккуратнее.

– Я не Сергей Охвостьич, я Миша с геофака. У меня нет презервативчика.

– Ну, наглец, какого… ты к девушке лезешь? Если у тебя на презерватив нету. Иди на Разуваевскую, там малолетки из интерната так дают. На спор, кому первой целку сломают.

– Дани, Дани, Дани, какие малолетки! Это же я, Мишка. Дани, это ты?

– Была Дани, да вся вышла…

– Куда вышла?

– Да откуда я знаю. Сергей Охвостьич, вы презервативчик-то на член надевайте. От вибратора триппер не подхватишь. Вот так… О-о-о-о-о-о-о!.. Вышла, парень, твоя Дани из комнаты. Чего ты ей такого наговорил? А-а-а-а-а-а!.. Плачет, как будто своего первого вспомнила… Ну и аппарат у вас, Сергей Охвостьич! У-у-у-у-у-у-у!.. Ах, это не вы, а вибратор. Теперь понятно. А то я никак не могла понять, что ж такое: и там занято, и между зубами что-то застряло… Э-э-э-э-э-э!..

Вот тебе и любовь, вот тебе и бесконечно лирическая звездно-темная крымская ночь… Это что ж, я девушку на панель отправил? Впрочем, какую девушку… Ей же сейчас тоже под семьдесят… Это ж на какого любителя надо попасть… Хотя сейчас винтаж в моде… Да нет, не может быть… Черт знает, что творится…

– Девушка!..

– Подожди, мужик, я сейчас оргазм отработаю… Товарищ сержант!.. Есаул!.. Есаул!.. Комбат!.. Батяня комбат!.. Настоящий полковник!.. За нами – П-у-у-у-ути-и-и-ин!.. Все… Денежку, Сергей Охвостьич, на тумбочку положите. На девственность накиньте… Ах ты, совсем забыла… Вы же мне ее и восстанавливали. Так что мы в расчете… Всего хорошего, Сергей Охвостьич. Так чего тебе, мужик? Чего молчишь?.. Мужик, ты чего замолк?..

А замолк я, удивляясь причудливой бессмысленности бытия. Нет, не с Дани, с этим я еще буду разбираться. А с этой неведомой мне проституткой. В клиентах у нее был некий Сергей Охвостьич с потерей ориентации между собственным членом и вибратором. Хотя их, как я понял, трудно было спутать. Не может нормальный вибратор в зубах застрять. Ну да ладно. Как потом выяснилось, он этой проститутке восстанавливал девственность. За что она и расплатилась с ним этой самой девственностью. Формулируем. Восстановление девственности с последующей расплатой этой девственностью за ее восстановление. Смысл бизнес-проекта? У проститутки нет девственности, у Сергея Охвостьича – башлей. А впрочем, не моя это забота. Разбираться в русском бизнесе: бессмысленном и беспощадном.

– Так чего тебе, мужик? Может, сразу приедешь? Недорого. С наценкой на девственность. Секонд-хэнд.

– Я бы с Дани поговорил.

– Да нет тут никакой Дани. Это телефон выдрючивается. Он то со мной соединяет, то с твоей Даней, а то вообще с Министерством рыбного хозяйства. После перевода телефонов на что-то новое. Так что я сейчас положу трубочку, а ты еще раз позвони… Глядишь, твоя Дани и образуется.

– Департамент потрошеного окуня. Юлия.

Модернизация по-русски: бессмысленная и беспощадная. Придется перезвонить.

– Ну, куда ты пропал?

– Да тут я, тут… С телефонами лажа.

– Так и не можешь отвыкнуть от сленга?

– Наоборот, сберегаю и холю. Все остальное, все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло, и осталась лишь лажа, лажа, лажа. Ну и гитара еще… Прежним звоном хороша.

– Какая гитара, Мишка?.. Сверчки переговаривались.

– Интимничали. А внизу, в лагере, магнитофон наяривал «Rock around the clock»… И ты тогда…

– Прекрати!!!

– Да ты что, девочка? Пятьдесят лет прошло.

– Дурак! Это же было в первый раз! Пятьдесят, шестьдесят… И через сто лет первый раз не станет вторым.

Это точно. У меня первый раз… Вот и не известно, когда был первый. И на ком… Лилькина подруга? Или сама Лилька?.. Не припоминаю… Были-то обе. Но вот в какой последовательности? Не помню… Мой дед, бывший помощник присяжного поверенного, обеим заплатил. Старомодный был. Он считал, что все услуги должны быть оплачены. И всем. Тем более что обе уверяли в своем первопроходстве. И обе были в этом уверены. Но дед, как адвокат и здравомыслящий человек дореволюционных времен, знающий цену деньгам и проституткам, требовал доказательств. А где их взять? Да и как определить, когда все – на одной койке. А лава от преждевременного вулканического выброса – посередине.

Так для меня и осталось тайной, с кем у меня был первый. У Маты Хари была такая же проблема. Не помнила, кто у нее был первый. Она мне говорила, когда перед расстрелом я исполнял ее последнее желание. Я тогда очень удачно пошутил: «Зато будешь твердо знать, кто был последним». И спросил телефончик. Для смеха. Ёпс… Вот он, на букву «Х». «Хари Мата – Штутгарт айн, цвай, драй, фир». Надо будет позвонить. Вдруг чего что. Я же на расстреле не присутствовал. Моя работа – последнее желание.

– Дани, милая, извини… Старый козел…

Плачет. И как ее утешить? Как вообще утешить женщину, которая вспомнила свои девятнадцать лет? А как утешить себя, который вспомнил свои девятнадцать? Кончились наши девятнадцать лет в горном Крыму, в Бахчисарайском районе, недалеко от пещерного города Чуфут-Кале.

Мы с ней встретились у подножия горы, куда она спустилась к роднику за водой. А я возвращался из ночного набега на казаков князя Воронцова. Я совершал набег в одиночку. Карданахи-Хан дал мне последнее испытание, чтобы, если я вернусь, передать мне род. Чтобы я правил им, пока последний русский не будет изгнан с нашей земли. Когда погасла последняя звезда и сон свалил часового, я сломал ему шею. После чего перерезал веревки палатки, а потом и горла шестерых казаков. Это было трудновато. Они копошились под брезентом, и нащупать шесть горл… Никому не пожелаю. Но однажды я промахнулся. Если пять раз после взмаха ножа раздавалось бульканье, то в шестой раздался вопль боли. Из-под брезента выкатился русский, держась окровавленными руками за яйца. Белые кальсоны на глазах краснели. А рубаха оставалась белой. И это сочетание резало мне глаза. Я нащупал его горло, услышал долгожданное бульканье… Теперь белье русского было ровного красного цвета.