Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский Страница 4

Вот и сейчас всматривалась она в приветливое, умное, спокойное, но волевое и очень непростое лицо на фотографии и ждала холодок в желудке, сладостное тепло, согревающее её старческое тело… Но так, как сегодня, не было никогда в её непростой жизни, ибо вдруг озарило: от этого ответа зависит не чье-то чужое, а её собственное будущее. Жить же она собиралась долго: уж не один раз видела она своих родителей и свояка, и Степаниду неугомонную, Игната– Весельчака, и других во сне, и все они звали её куда-то, особенно мамка, в лес по ягоды, алее виднелся темный, недобрый, но каждый раз расходились они: покойники в одну сторону, она – в другую. Так что ещё лет тридцать, уж до девяноста она протянет. Но вот как протянет?

Не дожидаясь ответа, они загодя выложили сумму, ею ранее никогда не виданную. Причем не в рублях – в юанях. Но дальше… Гадать, какой ответ от неё ждут эти двое в одинаковых дорогих городских костюмах с цепкими пустыми глазами, наклеенными улыбками и мягкой, завораживающей речью, не приходилось. И если даст она этот ответ, увидит то, что они так ждут, и предсказание её сбудется, а иначе и быть не могло, то проведет она остаток дней не просто в сытости, почете и довольствии. Проведет она отпущенные годы за Стеной, а это выпадало далеко не каждому смертному, даже высоко залетевшему и крепко там сидящему. Жить за Стеной – мечта каждого россиянина Великой Московии, мечта призрачная, неосуществимая.

Казалось, как всесилен Кузьминок-балабол, земляк их! Специальный уполномоченный Полномочного представителя Великой Московии в Уральском федеральном округе (уж на что Евдокуша неграмотна была, но такая мутотень с названием даже её забавляла: «отставной козы козодоева мудило доильное»). И охрана у него, у балабола уполномоченного, – что твоя Чапаевская дивизия, и три воздушные бронированные машины поперед его «Зеленого питона» подлетают, грохоту такого наделают – потом коров не собрать, а козы, что на привязи, обосрутся – не подойти, и выходит он со своего «Питона» в кителе белом, как у эффективного менеджера – «все в говне, а он…», – и дворец белокаменный прямо у Стены расположенный, – но не за Стеной, туда балабола, который уполномоченный Полномочного, не пускали, и не потому, что балабол, а потому что.

Кузьминок, хоть и балабол, но свой – прирученный. Языком мелет, мухи дохнут. Но без вреда. Обещал односельчанам сепаратор подарить – подарил. Но неработающий. Обещал мастера прислать починить, – а это подождем. Как-нибудь сливки от молока или творог от сыворотки и без него отделим, тем паче, что молока коровы уже почти не дают: кормов на ползимы не хватает. Обещал дорогу асфальтом покрыть, – держи карман шире, но никого не заложил, не посадил, не осиротинил. Да и бабка Евдокуша к нему свой счет имела. Собственно, именно Кузьминок и положил начало её волостной и, бери шире, уездной славе. Приперся однажды с портретами трех кандидатов, коих Общественное собрание при У пол номоченном представителе избрало для Высочайшего утверждения на пост главы уезда. Очень надо было балаболу узнать, на ком Высочайший взор остановится, кому загодя все места вылизать, и, напротив, на кого мочилово народное организовать, как построить свою позицию хитрожопую. Разложил три фотки, Евдокуша глянула – ничего не шелохнулось, ни холодка тревожного, ни восторга упоительного: три рожи, наглые, тупые, злобные, одна другой похабнее. Ткнула пальцем в правую крайнюю: глазки у этого больно уж гаденькие, сладенькие, угодливые, фальшивые были, прямь как у балабола, такой начальнику все места вылижет, причмокивая от счастья, свою задницу подставит, но и других не пожалеет… Что бы вы думали? – Угадала! – Нет, не озарило её, не обдало волной теплого предчувствия, а ткнула пальцем. И всё. Балабол в долгу не остался. Сразу после Именного Указа прислал цистерну конфискованного самогона. Деревня пять дней в жиже навозной копошилась, встать на ноги не могла. Евдокуше он отдельно бутыль монопольки преподнес и шаль с плеча своей благоверной. А потом и корреспондента местного прислал. Смышленая девчушка, глянулась она Евдокуше, и рассказала бабка белобрысенькой и про холодок, и про Степаниду, и про китайского консула в уезде, которого чуть живым не закопали. Слава Богу, Евдокушу позвали, она и определила, что крепко спит он, живой-живехонький, видно, сакэ ихней нажрался, сволочь. Про то, как роды ранние принимать, и как пол будущего ребенка определить, и про яблонь цветение, и про многое другое. Белобрысенькая, как и обещала, прислала уездную газету «Единый Урал» и не одну, а целых две штуки и обе бесплатно. Бабка читать умела, статейка ей не понравилась: девка не соврала, всё верно отпечатала со своего рекорда, но как-то безжизненно звучало, пропало таинство, которое Евдокуша хотела передать этой смышлененькой. Но фотка очень даже чудная получилось: стоит Евдокуша у своего оконца, а петушки резные, что на наличнике, так красочно вышли – Евдокуша сама их раскрашивала на Троицу, как живые петушки эти… После этой газетки с фоткой и стала бабуля местным раритетом: так белобрысенькая свое творение озаглавила – «Раритет из Нижнего Схорона», – и стали называть её по отчеству, и второй китайский консул в уезде приехал, грамоту вручал, и глава волости навестил, справлялся о будущем здоровье своей супружницы толстозадой, и третий зам. балабола дал распоряжение телефон ей поставить (как же, поставили!), и вообще… Теперь, вот, эти пустоглазые припендюрились, прознали, значит…

И сидела Евдокуша, и смотрела на фотки. Фотки были глубокие, на них человек, как живой, выпуклый. А на одной он даже двигался – говорил что-то. Звук Евдокуша сказала выключить. Ей было важно не то, что он говорит, а как. А говорил он, видно, не торопясь, спокойно, тяжело, слова, словно гирями, взвешивал, личиком не суетился – глядел исподлобья недобро, ручонками не мельтешил, как другие: руки – большие и сильные – спокойно лежали на краях стойки, что перед ним стояла. Смотрела Евдокуша и уже знала ответ, и знала, что ответ прозвучит, и сбудутся её видение и предчувствие, и пойдет в гору её жизнь, и вразнос жизнь этого человека с таким располагающим умным, спокойным, лицом, несколько тяжелым и, в то же время, хитроватым взглядом, упрямо поджатыми губами и – на другой фотке – с обезоруживающе лукавой и доброй улыбкой, седыми, коротко стриженными волосами и пшеничными аккуратными усами, – и сидела, и смотрела, и было ей почему-то невыносимо жаль этого совершенно незнакомого, но симпатичного человека, которого можно было ещё спасти, промолчи она или сморозь какую-нибудь ахинею… Но она знала, что не промолчит. Да и было во взгляде незнакомца нечто такое, что давало надежду: а может, и выкрутится…

* * *

Шлёп-шлёп, шлёп-шлеп. Слышно: тряпка тяжелая, мокрая, на швабру намотана: шлёп-шлёп. Калоши по линолеуму: сквиик-сквиик-ш. «Сказано в сменке ходить, ведь сказано…» Мрак.

* * *

Информационно-аналитический Директорат CIA. Аналитические записки центра мониторинга ситуации в Московии. Москва, Посольство США.

...

По сведениям, полученным из достоверных источников в Комиссариате по ЧП и Комиссариате по земледелию и животноводству, урожай нынешнего года в Московии зерновых, сахарной свеклы и гречихи составит от 78 до 83 процентов от урожая предыдущего года. Потери при транспортировке урожая к месту послеуборочной обработки, а также в результате послеуборочной обработки урожая (очистка, сушка, сортировка и пр.) и транспортировки готовой продукции на склады для хранения и (или) реализации по причине нехватки квалифицированных кадров, изношенности техники, дефиците пригодных к употреблению складских помещений и впоследствии особенностей отношений москвитян к обобществленной собственности (хищения, небрежность, саботаж и пр.) – эти потери будут увеличены до 35 процентов. Иначе говоря, реальная потребность населения в продуктах вышеуказанных культур будет удовлетворена на 40–45 процентов.