Огненный дождь - Леопольдо Лугонес Страница 4

Однако роды фантастической литературы были тогда, вероятно, преждевременными. Во всяком случае, фантастической прозы, которая оказалась бы заметным явлением в латиноамериканском искусстве, не появлялось в Аргентине вплоть до 1940 года: в этом году был опубликован роман Адольфо Биой Касареса (1914–1999) «Изобретение Морелл» [24]. И вряд ли можно считать случайностью то, что в этом же году Борхес (совместно с Биой Касаресом и его женой Сильвиной Окампо) составляет «Антологию фантастической литературы». В Латинской Америке наступает время великой фантастики. В Аргентине середины XX века ее самыми значительными творцами стали, без сомнения, Хорхе Луис Борхес и Хулио Кортасар.

В 1909 году выходит новая книга Леопольдо Лугонеса — «Лунный календарь души» («Lunario sentimental»). В творчестве писателя этот сборник уникален: более никогда под одной обложкой он не объединял поэзию и художественную прозу. Уникальна книга и по другой причине: остальные сборники Лугонеса (даже «Оды в честь столетия», «Odas seculares»; 1910) тематически разнообразны, а здесь все произведения (и стихи, и проза) посвящены только «лунной теме».

Надо сказать еще и о другой особенности «Лунного календаря…». Об особенности, которая, как показало время, сыграла весьма заметную роль в развитии поэтического искусства всей Латинской Америки. В книге Леопольдо Лугонеса, впервые в аргентинской литературе, появляются стихи с неравносложными строками (в этот же период такие стихи стал писать и Рубен Дарио). Научившись «держать форму», Лугонес явно осознал подстерегавшую его опасность «гладкописи», когда, не особо напрягаясь, можно писать о чем угодно. Да, поэзия — это, конечно, ремесло; ну а как быть с вдохновением? Как быть с вечной неуспокоенностью творца? Аргентинский поэт, которому уже тесны рамки классической поэзии, создает «рваный», или, как он сам говорил, свободный стих. И определяет его весьма знаменательно: «Свободный стих есть нечто простое и великое: завоевание свободы». Но сразу же подчеркивает: «Любое обращение к свободному стиху может быть оправдано мастерским владением прекрасным классическим стихом: только это дает нам право на нововведения. Тут в силу вступает элементарная честность». А в поэтической честности самого Лугонеса никто из современников не сомневался, никто даже и не думал оспаривать подобную аксиому.

Никто, конечно, не станет спорить и с тем, что луна — давняя и желанная гостья литературы. Можно вспомнить, например, великую книгу Сирано де Бержерака «Иной свет, или Государства и империи Луны» либо романы Жюля Верна «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны». Но считается, что непосредственным предшественником Лугонеса был поэт Жюль Лафорг [25], издавший в 1885 году «Подражание государыне нашей Луне». Вероятно, так и есть, ведь аргентинский поэт зачитывался Верленом и «проклятыми» поэтами. Но вместе с тем Лугонес в своей книге ни разу не упоминает имени Лафорга. В предисловии к «Лунному календарю души» он говорит о своем давнем замысле даже, на первый взгляд, нечто странное: «Целая книга, посвященная луне. Что-то вроде мести, о которой мечтаю практически с детских лет, каждый раз, как жизнь загоняет меня в угол». И далее: «Была ли где-нибудь в мире более чистая и тяжкая работа, чем воспевать луну в отмщение жизни?» Стихи о луне — как средство отмщения?.. Ларчик открывается просто: «лунная тема» предоставляла поэту-модернисту прекрасную возможность уйти от «низкой» земной жизни «навстречу Красоте». И понятным становится, почему аргентинский «лунатик» Леопольдо Лугонес называет своим учителем испанского «лунатика», живущего грезами о прекрасном, — Дон Кихота.

Как бы там ни было, перекличек с Лафоргом в книге Лугонеса предостаточно — взять хотя бы карнавальный мотив «лунной темы», звучащий в обоих сборниках (без перекличек было, разумеется, не обойтись, ведь главная героиня упоминаемых книг — «любимица всех поэтов»). Но есть, пожалуй, одно существенное различие между «Подражанием…» Лафорга и «Лунным календарем…» Лугонеса: в книге французского поэта — трагическая интонация, смягченная иронией, в книге его аргентинского собрата — ирония без какого-либо трагизма.

Профессиональные литературоведы, анализируя влияние творчества того или иного поэта на другого, подбирают цитаты, приводят убедительные «доказательства». Но самим поэтам никакие доказательства не требуются. Они интуитивно угадывают различные влияния (а влияния далеко не всегда бывают явными) и, как правило, не ошибаются. Мексиканский поэт, нобелевский лауреат Октавио Пас (1914–1998) в эссе «Перевод: словесность и дословность» (1971), касаясь проблемы «Лугонес — Лафорг», пишет: «В 1905 году аргентинец Леопольдо Лугонес, один из величайших и наименее изученных поэтов из всех писавших на нашем языке, опубликовал сборник стихов „Сумерки в саду“, где впервые в испаноязычной поэзии появляются характерные лафорговские черты: ирония, столкновение между разговорным языком и литературным, необузданная образность… В 1909 году Лугонес публикует „Лунный календарь души“; книга эта, хоть и написанная в подражание Лафоргу, оказалась одной из самобытнейших книг своего времени… Влияние „Лунного календаря“ на латиноамериканских поэтов было огромным…» [26].

А еще в связи с «лунной» книгой Леопольдо Лугонеса невольно вспоминается — уже в который раз! — и Хорхе Луис Борхес [27]. Дело в том, что в начале двадцатых годов молодой Борхес создал в аргентинской литературе авангардистское течение: ультраизм. Он считал себя безусловным новатором, революционером в поэзии, творцом совершенно необычных образов и метафор. Пройдут годы, и повзрослевший Борхес будет не раз признаваться: ультраизм берет свои истоки в «Лунном календаре души». Прав он в данном случае или не прав, судить не берусь. Но вот что любопытно: Хорхе Луис, в конце концов выбравший свой собственный путь вне всяких «измов», отрекавшийся от «грехов молодости», книгу Лугонеса хвалил неизменно…

Для Аргентины 1910 год был знаменательным: в этот год торжественно отмечали столетие Майской революции и независимости страны. Леопольдо Лугонес несомненно посчитал себя обязанным откликнуться на данное событие. Так появились упоминавшиеся ранее «Оды в честь столетия». Как мне представляется, аргентинскому поэту удалось избежать трескучей помпезности. И причина здесь, видимо, в личностном отношении Лугонеса к людям, свершившим революцию и затем ставшим солдатами Войны за независимость. Поэт XX века, занятый «ничтожной злобой дня», несомненно тоскует по «эпохе великих», по эпосу той поры. Он хотел бы жить во времена великих событий и великих страстей, хотел бы «стать другим» (это прочитывается и в «Лунном календаре души»).