Домик в Армагеддоне - Денис Гуцко Страница 4

Фима кивнул и, зажав цепочку с жетоном в руке, вышел за дверь.

Голова быстро тяжелела. Снова зашумели.

Отец Михаил встал, строгим взглядом обвёл самых шумных.

– Довольно кричать. Не в спортзале.

Он вернулся к окну.

– Фима, Прохор Львович подписал приказ о твоём отчислении.

Кажется, кто-то сказал: правильно, и остальных вместе с ним.

За дверью ухала падающая на пол швабра. Упала – чавкнула. Поползла по доскам.

Приказ об отчислении.

Здесь всё останется по-прежнему: побудка, пробежка – мохнатый пёс Гавка трусит рядом, заливаясь счастливым лаем; короткое напутствие священника перед началом нового дня; завтрак; занятия в спортзале, лекции в классах. Парашютная подготовка – прыжки с «крокодила». К концу августа обещали настоящие прыжки. Всё лето, пока длятся сборы, стяжники, собранные здесь, в бывшем пионерлагере «Казачок», продолжат укреплять дух и плоть. Уже без него. Его – исключат. Почему-то только его одного.

– Садись, Фима.

– Что? – он расслышал лишь своё имя.

– Садись. Сел.

– Все остальные, кто участвовал в ночной шкоде, пойдут в тёмную. А пока… Через час будет автобус, поедем разравнивать этот вал вручную. Я с вами поеду.

Над головой, на верхней площадке «крокодила», вялый ветерок перебирал поводки, собранные в два пучка, по одному на каждом тросе. Поводки тёрлись друг о дружку, издавая звук, похожий на шёпот – угрюмый металлический шёпот. Когда, пристегнув поводок карабинами к парашютной амуниции, толкаешь подошвами край площадки и несёшься вниз, над головой слышен совсем другой звук – режущий, звенящий. Что теперь-то?

Фима зашёл в тень под навес. От Белого корпуса, где располагались спальни роты «Пересвет», спортзал и классы, в сторону штаба не спеша двигались стяжники. Первыми шли его товарищи по ночной акции. «Подельники», – назвал их Тихомиров. Снова нежностью окатило сердце: «Первыми пошли, с прямыми спинами. Эти не скиснут, нет». Поговорить бы с ними сейчас, полегчало бы. Но отец Михаил велел по лагерю не шататься, а дожидаться его здесь. За опальной четвёркой – уже на расстоянии, уже отгородившись несколькими метрами пустоты, – шагали остальные. Одни переговаривались. Другие шли молча, понуро угнув головы. Веремеев возбуждённо жестикулировал.

Он теперь поднимется в Стяге, Витя Веремеев. Громче всех выступает. На рукопашке ему нет равных. И Тихомирову он, кажется, нравится. Поставят Веремеева старшим в их роте. Ну или помощником к Денису Емельянову, вместо Чичибабина. Хоть бы должностям уже названия придумали – а то второй год, и всё «старшие».

Как теперь? Как же теперь-то?

Стяжники вышли на широкую дорожку, ведущую к штабу. Некоторые, щурясь и прикладывая козырьком ладонь, всматривались в сторону «крокодила». Отсюда Фима не мог разглядеть их лиц. Злятся на него, наверное. Испугались, что Стяг теперь закроют. Глупыши. Нет, не могут Стяг закрыть, никогда этого не будет: на самом верху задумано. Уладится. А вдруг – вдруг всё повернётся, как никто и не думал? Совсем иначе – хорошо всё повернётся для Стяга…

На середине дорожки Чичибабин оглянулся и махнул Фиме рукой.

И Фима хотел было махнуть в ответ, но в последний момент остановился: вдруг Тихомиров смотрит сейчас из своего окна? Не нужно осложнять ребятам жизнь. Видно, Тихомиров решил одного его покарать – мол, остальных этот буйный обманом затащил. У Тихого понятная арифметика: один смутьян всегда лучше, чем несколько.

Стяг строился перед Красным корпусом. Там столовая, спальни «Александра Невского» и штаб – отдельное крылечко с левого края фасада. Обычно строились перед штабным крыльцом колоннами по десяткам, с широким интервалом одна от другой. Но сейчас их выстроили в плотное каре. В каре их ставят, только когда они отрабатывают «ватагу» – противодействие толпе. Возможно, Тихомиров хочет, чтобы они стояли компактней – чтобы можно было не орать во всю ивановскую. Мало ли кто услышит. По ту сторону сетчатой ограды – заброшенные ещё с советских времён очистные. Там много кто ходит. Бомжи ночуют. Поселковые мальчишки, бывает, костры жгут. Теперь вот, как начали ваять Шанс-Бург из захудалой Шанцевки, заезжают самосвалы за песком.

Может, обойдётся ещё? Но отец Михаил всё же как-то странно смотрел.

Солнце больно жалило глаза, бриллиантовой сыпью покрывало любую гладкую поверхность, до которой могло дотянуться. Фима вынул из кармана тёмные очки, надел.

Жарко ребятам стоять вплотную друг к дружке.

Хоть Фима и не любил армейку, но строевые эти упражнения – когда одна часть Стяга изображает агрессивную, потерявшую над собой контроль толпу, а вторая оттесняет её за заданную черту – ему нравились. Очень даже. Мурашки бегали по коже, когда они, сомкнувшись в каре, встав вполоборота – левое плечо слегка вперёд, – с монотонным угрожающим мычанием мелкими шажками надвигались на распоясавшихся хулиганов. В какой-то момент старший подавал команду – и каре ломалось напополам, распахивалось клешнёй, слева и справа сжимая противника.

Да, им поручено редкое по важности своей и благости дело – защищать церковь. И правильно, и самое время. Два года назад прихожане в Перми музей какой-то спалили из-за богохульной выставки. Там много чего сгорело. В том числе и не богохульного вовсе. Вскоре после того и появился Владычный Стяг. Оно и понятно: чтобы тех же горе-художников на место поставить или обнаглевших нацменов – тут подготовленные бойцы нужны. И задачу выполнят, и лишнего не допустят.

Первое, что объясняют каждому новичку: Стяг – не православные бойскауты, как выли шакальи радиостанции. Стяг – дело для настоящих мужчин. Никакой сусальной попсы, никаких больше пикетов с плакатами «Слава Богу!». Но если защитники, то защитники от любой напасти. Какой бы она ни была. Пусть бы даже явилась в образе матёрого губернатора. А то художников шугать – большой доблести не нужно. Или тех же драгрейсеров.

Кстати, никто из начальства ни слова не сказал, когда на прошлых сборах – тоже самовольно, тоже без благословения – они разобрались со станичными драгрейсерами. Те на Ольховском кладбище повадились гонки устраивать. Такой вот экстрим: шпарить мимо могил от забора к забору.

Жители Ольховки, тамошний председатель и пара молодых, с быстрыми, пытливыми глазами, женщин, сами пришли в Стяг. Но не к начальству почему-то, на КПП пришли. Поговорили с нарядом, попросили помочь. Может быть, как уверял кто-то, у Тихомирова они до того побывали? А тот, старый лис, решил обставить так, будто всё без его ведома. Ну и зря. Поднялся бы в их глазах. С драгрейсерами они легко разобрались. С первого раза. Пришли на кладбище с факелами и парой канистр бензина. Не говоря ни слова, проткнули шины. Самого ретивого свалили на землю и бензином облили. Всё молча, без суеты. Не верили автопанки своим глазам. Небось, думали про стяжников: слабаки, крещёная пионерия. Моментально изменили отношение к Стягу. Попрыгали в свои тонированные развалюхи и разъехались.