Свинцовый дирижабль. Иерихон 86-89 - Вадим Ярмолинец Страница 4

Саша Плинтус был восходящей звездой отечественной журналистики. О том, что его очередной материал опубликовал “Собеседник” или “Комсомолка”, говорили больше, чем собственно о материалах. Признание центральной прессы придавало его писанине такой вес, что обсуждение ее было равносильно проявлению злобной зависти.

– Ну, лирику мы отожмем, – заметил Юрий Иванович, профессиональный, в первую очередь, редактор. – Итак, Митрий Михалыч, – это тоже был их жаргон – по отчеству и на ты. – Я думаю, что за это дело возьмешься именно ты, и я объясню почему. Речь идет о самоубийстве. Соседи в этом случае – главный источник информации. Если придет незнакомый человек, здрасьте я из газеты, ответ будет – “выбачайте, ничого не чулы”. Поэтому нужен кто-то, кого они знают. Это – ты. И надо еще будет связаться с одним нашим товарищем из комитета. Николай Карпович даст тебе необходимые детали. Лады?

Взгляд у Плинтуса, до сих пор щипавшего свои реденькие усики, погас. Он поднялся, а за ним и остальные стали отодвигаться от стола.

Я прошел за Колей в его кабинет. Коля сел за стол, я – напротив него.

– Так я не понял, ты мне дашь телефон этого товарища или... Как я его найду?

Коля не стал торопиться с ответом. Он демонстрировал мне, что он начальник, а я – подчиненный. И, стало быть, должен ждать. Устроив руки на столе, он внимательно смотрел на меня, словно раздумывая над тем, как ответить лучше. Потом взял за края лежавший перед ним блокнот и подвинул чуть вперед. На сантиметр. А потом на полсантиметра назад. От этой претенциозности меня снова чуть-чуть стало укачивать. Он же, добившись своего, снова сложил руки вместе. Интересно, его кто-то научил этому трюку или сам придумал? Начальники, которым не хрен делать на работе, любят придумывать всякие штуки, чтобы действовать на нервы подчиненным и заодно изображать сосредоточенность и занятость. Наконец он сделал движение головой вперед, видимо, чтобы подтолкнуть к выходу долго назревавший ответ:

– Они тебя найдут.

– Как?

– Главное, не волнуйся.

– А я не волнуюсь.

– Не волнуешься?

– А должен?

– Тебе видней.

– Нет, я не волнуюсь.

– Так в чем дело?

– Просто, хочется знать, с чего начать.

– С чего начать? – не отрывая от меня взгляда, он снова поправил блокнот. – Я должен учить тебя азам журналистской профессии?

В наступившей тишине я ощущал, как силы покидают меня. Как они просто стекают по ножкам стула на пол, просачиваются в трещины между половицами, пропитывают перекрытия и набегают тяжелыми каплями на лампы, под которыми сидят этажом ниже мои коллеги из “Знамени”.

– Ты что, перебрал? – неожиданно голос у Коли потеплел.

– Кто, я?! Я же не пью, ты что, не знаешь?

– Я так и понял. По запаху. Короче, начинать надо со сбора материала. Поговори с людьми, сделай записи. Это понятно?

– Все?

– Все. Сам встанешь, или помочь?

– Спасибо, я сам.

После летучки я допил остаток рассола, съел под сочувствующими взорами сожительниц два огурца и отбыл на сбор материала.

– Давай пропесочь этого паразита, хорошо, – напутствовала меня Лена.

– Он, между прочим, покойник, – заметил я. – А о покойниках либо ничего, либо ничего плохого.

– Это в древней Греции ничего плохого, – ответила Лена. – А у нас только про покойников и можно.

– А вдруг у него какая-то личная драма была? – предположила Наташа. – А буддизм, это так. Мало ли, чем люди увлекаются?

– Иди выясни и потом все расскажешь, – закончила разговор Лена.

Первым делом я сел на “десятку” и вернулся на Соборку, где обнаружил, что моя ночная подруга исчезла. Тоже, наверное, стекла со скамейки на землю и впиталсь в нее. Теперь на ее месте сидела бабушка с внуком и с выражением читала ему большую красочную книжку:

– Инда в тридевятом царстве, в тридевятом государстве жил был добрый царь Дадон. Смолоду был грозен он.

Внук, закинув голову, смотрел в небо, из края открытого ротика текла слюна.

– Бабуля, кто это тлиделятый?

– Что ты говоришь, золотко мое? Я не понимаю.

– Ида тлиделятый, это кто, а?

Я еще побродил по парку в поисках пропажи, а потом направился выполнять задание. Работенка выпала мне грязная – заклеймить как идеологического врага человека, которого я не знал. Это было из области – не читал, но осуждаю. Что я сам знал о буддизме, который должен был стать главным объектом критики в истории о вверенном мне антисоциальном, хотя уже и покойном, элементе? Медитация, нирвана, вегетарианство, отказ от насилия, проявляющийся в нежелании убить комара даже тогда, когда он сосет твою кровь. Все. Эти отрывочные сведения можно было почерпнуть из коротких статей об увлекавшихся восточными религиями битлах, роллингах, Цеппелине и Сантане. У всех у них были свои гуру, и имя одного даже осталось в памяти – Шри Чинмой. На обложке двойного диска Сантаны Moonflower было написано его высказывание, что-то типа “Настрой меня на жизнь, Творец”. В смысле, настрой как музыкальный инструмент. Чтоб играть в одной с жизнью тональности. Типа “Слышишь, время летит – БАМ! По просторам страны – Бам!”, но на буддистский манер, с полным отрывом от проблем народного хозяйства.

Коридор коммунальной квартиры, которую Климовецкие делили с Кононовым, шел вдоль стены кинотеатра, вход в который был с улицы Ленина. В конце коридора были три двери. Одна в туалет, вторая – в комнаты Климовецких, третья – в комнату оказавшегося буддистом Кононова. О том, что Кононов – буддист, Климовецкие никогда не говорили. Подозреваю, что слова “буддизм” в их вокабуляре просто не было. Характеристика “дегенерат” исчерпывала их представление о нем. Миша работал приемщиком стеклотары, а его мать и жена работали в Первом гастрономе на Дерибасовской и Советской Армии. Мать – тетя Ира – заведующей отдела, а жена Света – продавщицей. Она намеревалась поступить в торговый техникум и перейти на более чистую и менее изнурительную работу товароведа. С Мишей меня связывали две вещи. Первая – когда-то он был моим одноклассником, вторая – по воскресеньям мы вместе ходили на сходняк в парк Шевченко. Там мы меняли пластинки с той самой музыкой, которую мое комсомольско-кагэбешное начальство считало идеологически вредной. В рабочем столе у меня лежал список западных групп и исполнителей, слушание которых грозило подорвать устои советской власти. Составитель, некая Пряжинская, поработала над списком плохо. Я бы сгруппировал исполнителей в соотсветствии с их антисоветской специализацией, а у нее все шло вперемешку. А может, она просто нервничала. Скажем, Nazareth и Black Sabbath совместно пропагандировали насилие, садизм и религиозное мракобесие, но находились в разных концах списка. Pink Floyd, извращавший внешнюю политику СССР, отстоял на большом расстоянии от антисоветского Dschinghis Khan, который в свою очередь был оторван от насаждавших миф о советской военной угрозе Talking Heads. 10CC, которые, на мой взгляд, грешили только тем, что сильно смахивали на Beatles, оказались, ни много ни мало, неофашистами. Объяснимым было только соседство уличенного в эротизме Рода Стюарта с Тиной Тернер и Донной Саммер, которые просто занимались сексом. Внаглую. От имени гомосексуалистов выступали Canned Heat. Согласно этому списку, секс приравнивался к неофашизму и антикоммунизму. Короче говоря, все представленные в нем, и особенно группа Canned Heat, были редкими в своем роде пидарасами. Как сказал бы один наш бывший генсек.