К последнему городу - Колин Таброн Страница 4

– Книгу, тонкую книгу.

– Ну, тогда сделайте это, месье, сделайте! Сделайте ее непохожей на то, что вы обычно пишете. – Бельгиец едва заметно покачал головой. У него были соломенные кудри, которые выглядели немного растрепанными. – Когда я был молодым архитектором, мне очень хотелось спроектировать загородную виллу, но никто не хотел выделить мне денег на это. Дело в том, что наши виллы в Эно были слишком похожи на городские дома. И тогда я сам купил участок и сам построил виллу. В духе Фрэнка Ллойда Райта. Продал ее потом очень дешево! – Он засмеялся, на этот раз немного жестоко. – Но теперь я вижу, что эта вилла была жалким подражанием. Каждый раз, когда я проезжаю мимо нее, я снимаю очки. Ха-ха-ха!

Роберт почувствовал себя слишком уязвленным, чтобы смеяться с ним вместе. Он сказал:

– Ну, я не так молод, как вы были тогда. – Он сложил телескоп. – В любом случае посмотрите на эту страну! Если что-то и может заставить вас посмотреть вокруг незамутненным взглядом, то это она!

Он понял, что его слова прозвучали очень глупо, но было уже поздно.

Луи снова разразился смехом. В его смехе что-то перекатывалось, громыхало, и теперь в нем чувствовалось нечто недоброе.

– А! Незамутненный взгляд! Самозабвение. Вы очень амбициозны.

– Да, – Роберт вспомнил другие обвинения. Ты эгоистичный: да. Высокомерный: возможно. Деспотичный: да (это она так говорила). И все в том же духе. Да.

– Но при чем тут Вилкабамба, месье? Почему вы не выбрали Лондон, если вам так захотелось испытать себя? О доме писать гораздо сложнее.

Роберт ответил:

– Потому что Вилкабамба была последним воспоминанием инков о самих себе. Это была их последняя попытка оставить о себе память.

Он подумал: там, и нигде больше, они должны были стремиться запечатлеть свое прошлое, свою историю, которую они не могли облечь в слова, в то время как их империя испарялась у них на глазах. Желание увековечить свою историю, должно быть, было невыносимым. Путешествие к этому городу, думал он, напоминает паломничество. Впервые он отправляется куда-то не как журналист, не в поисках определенного сюжета, не пытаясь навязать кому-то какие-то взгляды. Он не знал, чем все это закончится. Он просто верил в путешествие. И верил себе. Это действительно было высокомерием. Он никогда еще не чувствовал такого ликования. Он посмотрел на палатки, опасно нависающие над бурной рекой, – в палатке священника все еще горел свет – и на их мулов и лошадей, прижавшихся друг к другу за палатками. Ему больше не хотелось говорить о себе.

– А вы, Луи? Вы оставили вашу карьеру архитектора ради этой причуды.

– О нет, это моя карьера оставила меня. Я был сокращен – в пятьдесят шесть лет! Люди разлюбили мои дома. Все решили, что мои дома построены в духе постмодернизма, а это в провинциальной Бельгии конец. Они сочли меня неуместным, а я просто играл со стилями. – Он забавно потоптался на траве. – Вы всегда можете отличить мои дома – они повсюду в Эно и Брабанте, – потому что у них у всех маленькие погрешности в стиле, какие всегда должны быть.

Роберт подумал, возможно, такое доверие вызвано уединением этих мест или этой удивительной пропастью во времени и национальной принадлежности между ними.

Луи продолжал:

– Все это произошло три года назад – тогда я оказался без работы и разведен. Но этот мир здорово продуман, месье. Он продолжает жить и развиваться. – Он дотронулся до руки Роберта, как будто желая его утешить. – Сейчас я работаю частным консультантом, и у меня чудесная жена!

Когда он направился к своей палатке, англичанин внезапно почувствовал тот же запах, что и у Жозиан, удивительно похожий на запах ладана.

Блокнот – это почва, из которой потом произрастает книга. В нем содержатся детали, изображения, мысли. Я записываю их, сидя на этих камнях, при свете звезд.

Сегодня первый день свободы.

Я не могу воспринимать окружающий мир так, как воспринимали его инки. Но вполне могу избавиться от собственного восприятия. В первую очередь это касается того, как описать эту землю. Если я сосредоточусь, я смогу избавиться от банальности. Так что все дело во внимательности и открытости. Пусть предметы сами подбирают слова для своего описания. И тогда получится книга.

День: острые и голые вершины гор. Серо-голубой сланец. Ужасающие стальные стены, окружающие долину. Вся сложность этого ущелья – переменчивое освещение. Вокруг ни души. Только две маленькие девочки играют на берегу Апуримак. Но потом и они убежали. Отсюда река преодолевает еще четыре тысячи миль, прежде чем достигнуть Атлантического океана. Ее воды бурные даже в августе.

Камилла неплохо справляется. Я боялся, что она устанет. Она всегда думает, что я специально оставляю ее позади. Мы спускаемся по ущелью с помощью бамбуковых палок в обеих руках, как лыжники по пыли.

Тайна: как испанцам удалось завоевать эти земли? Стальные доспехи, тяжелые мечи, боевые лошади в броне, аркебузы, невероятная смелость – всего этого все равно не хватит, чтобы противостоять во много раз превышавшим их по численности инкам. Может, инки считали их богами?

Камилла проснулась от скрипучего голоса бельгийца и подумала, что он, наверное, разговаривает с Жозиан в своей палатке. Потом она увидела скомканный спальный мешок рядом и выглянула наружу.

Роберт устроился под звездами на валунах с блокнотом в руках. Несколько минут она смотрела на его склоненную голову и мелькавшую над страницей руку. Она поняла, что он начал свою книгу, но его блокноты всегда были тайной для нее – он не разрешал ей читать их. Сталкиваясь с его страстным и глубоко личным желанием писать, она отступала к практицизму. Она превращалась в жену, которая волнуется по поводу платы за обучение на будущий год. Ей также было интересно, какой она представала в его повествованиях. Скорее всего, как далекая знакомая, думала Камилла, или как имя, затерянное в списке благодарностей и посвящений.

Она снова легла, не испытывая на этот раз никакой горечи. Она не считала себя очень привлекательной. Когда ее сын был меньше, представить себя привлекательной было гораздо проще. Но теперь он уже учился в закрытой школе – ему было пятнадцать, и у него начал ломаться голос. Время от времени она чувствовала себя лишенной чего-то. Ей хотелось, чтобы он все еще был маленьким.

Когда она повернулась на бок, то с радостью заметила, что ее тело по-прежнему гибкое. Она согнула спину, потрогала икры – ничего. Ей не хотелось подводить Роберта.

Но с каждым днем, все чаще и чаще, прикрываясь заботой о нем, она чувствовала себя одинокой. Возможно, чтобы чувствовать себя женщиной, ей нужно, чтобы кто-нибудь от нее зависел. Даже спустя несколько лет после того, как она отучила сына от груди, Камилла просыпалась среди ночи, чувствуя у своей груди ребенка.

Беспорядок, творившийся в мозгу у испанца, был вызван вовсе не тревогой или страхом, а лихорадочным возбуждением, усиливавшимся из-за суровых законов этой земли, а также из-за необычного характера того, в чем он участвовал. Он очень устал, но никак не мог заснуть. Казалось, он больше не в состоянии ничего вынести. Из-под блестящих волос, по-мальчишески расчесанных на пробор, смотрели черные сверкающие глаза и проглядывали худые, обтянутые кожей черты лица, что придавало ему какую-то нервозную слабость.