Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию - Даниэль Кац Страница 4

Зеркало на мгновение мутнело и затуманивалось.

Бабушка хотела во что бы то ни стало определенности. И вот она обратилась к своему поклоннику, который сидел в это время в кресле и читал «Новый мир»:

— Мишка, я хотела тебя спросить…

Мишка обернулся.

— Просто так… не то чтобы меня это очень уж волновало… — Тон ее был надменным и небрежным. — Как по-твоему, Мишка, я красивая?

Мишка, не поднимая глаз, наклонился почесать за ухом маленькую рысь, которую тоже звали Мишка:

— Милая, красивее тебя нет женщины на свете. И не сомневайся!

У бабушки камень с сердца свалился. Рысь вздрогнула. Мишка поднял глаза. Бабушка бросила на него благодарный взгляд, подошла, поцеловала его в ухо, в оба уха, но дедушку забыть не могла…

Неделю спустя дедушка поил Мендельсона в Тёёлёнлахти близ дома Карамзина, надеясь хотя бы мельком увидеть крейсер «Аврору». Но не только это занимало его. Как бы встретиться со светловолосой женщиной с высокой грудью, по которой тоскует его сердце? Беня пустил лошадь бродить в зарослях камыша, а сам присел на траву покурить.

«На женщину всегда можно произвести впечатление, — думал он, скручивая цигарку. — Вот только подходец надо иметь. Ездить ли вокруг нее верхом, стоя на спине лошади, или наигрывать на трубе серенады у нее под окном? Излагать ли толкование Талмуда Маймонидом или убить генерал-губернатора? Что она об этом думает? Да и думает ли она вообще? Сперва надо узнать женщину, на которую хочешь произвести впечатление. Вот в чем загвоздка. А как ее узнать? Безвыходное положение! И есть хочется».

Дедушка рассеянно шел по лужайке вслед за жирными утками. Утки некоторое время шли гуськом. Дедушка размышлял над своими отношениями с бабушкой. Утки наддали ходу. Дедушка снял ремень брюк. Ему вспомнилась женщина, которую он видел во сне. На дорогу, поднырнув под изгородь, выбралась утка. Дедушка сделал из ремня петлю. Во сне он снял бюстгальтер с любимой. Он крался за уткой и легонько покусывал соски женской груди. Утка испугалась. Дедушка облизал губы и набросил петлю ей на шею. Утка неистово забила крыльями. Когда дедушка был готов просунуть руку между бархатом живота и шелком трусов, утка с криком бросилась ему под ноги. Брюки сползли на землю. Он рассердился и рывком затянул петлю. Кряканье прекратилось, крылья дернулись еще несколько раз, кислород перестал поступать в мозг, глаза выкатились из орбит, вся жизнь утки с быстротой молнии промелькнула перед глазами дедушки. Он поднял глаза и увидел женщину, она шла к нему, задыхаясь, со слезами на глазах. Бабушка!

Она остановилась в нескольких метрах от дедушки и утки. В зарослях камыша прошуршала лошадь. Издалека донесся ритмичный марш бастующих рабочих. Печальный маленький солдат, спущенные брюки, задушенная утка, милая ласковая женщина, морской конек, дисциплинарный устав, декабристы… Нелегко быть евреем…

Дедушка Беня протянул утку женщине, та прижала ее к груди, тихо всхлипывая. Дедушка с достойным видом подтянул брюки и зашпилил их английской булавкой. Ему вспомнились дагестанцы, он побледнел, вытащил саблю из ножен, осмотрел ее, подержал на весу. Бабушка все еще всхлипывала. Дедушка взглянул на нее. Бабушка покачала головой. И тут дедушка вспомнил бессмертное любовное стихотворение Пушкина. Он вложил саблю в ножны, в его голосе сквозила безмятежная самоотрешенность:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем…

Тут голос дедушки прервался от волнения. И очень кстати, ибо он забыл продолжение. Бабушка охнула, отбросила утку, пала перед дедушкой на колени и поцеловала его. Дедушка подхватил невесту на свои сильные руки и понес ее к берегу, где лошадь как раз выходила из воды. Вскоре после этого началась Русско-японская война.

Залман, отец дедушки, не умер по-настоящему от потрясения. Дело было так. Он был потрясен, услышав, что, скорее всего, умрет от чахотки, которую подхватил в сибирской ссылке. Правда, есть основание полагать, что испытанное потрясение ускорило его смерть. Но ему все же посчастливилось: он умер в доме своего сына, обласканный невесткой, в пору, когда на Дальнем Востоке бушевала Русско-японская война.

— Стало быть, тебе не надо отправляться на войну, Беня? — в десятый раз спрашивал он у сына, который читал в «Московских ведомостях» отчет военного корреспондента о крупной победе русских на сопках Маньчжурии. — Странно, очень странно.

— Нет, отец, не надо, потому что я женился, — терпеливо разъяснял Беня. — Только что женившийся мужчина на год освобождается от военной службы, вот и в Библии так сказано…

— Так это в Библии, а вот слышал ли кто о таком указе в России?

— Сам видишь, раз я тут.

— Что верно, то верно, — сказал старик, успокаиваясь. — Я тоже тут, рядом с тобой и твоей женой, вот и детки у вас скоро пойдут, у тебя и у твоей жены, мне внуки…

Он вдруг побледнел и растянулся во весь рост на диване. Лихорадка сотрясала его десять минут. Беня сложил газету, сел рядом и держал старика за руку, пока тот не затих и не перестал стучать зубами.

— Помру скоро, — глухо сказал Залман.

— Еще чего, — сказал Беня и ободряюще похлопал его по руке.

— Пожил, хватит, так ведь?

— Чего тебе помирать? Не помрешь, ты крепко сколочен. Лихорадка пустяки. У каждого когда-нибудь да случается лихорадка. А вот не малярия ли у тебя?

— Малярия? Последние пятнадцать лет я провел в Сибири. Нет, меня вымотал этот лыжный переход в Архангельск. Прошел на лыжах несколько сот километров, — прошептал старик.

— Зачем тебе это было нужно? — возразил Беня.

— Я сам так захотел, — упрямо твердил старик, тыча рукой в воздух. — Тосковал по вам, не мог больше жить в плену и тосковал по тебе, по твоей матери…

— Но ведь мать-то умерла еще до того, как ты попал в Сибирь, — напомнил Беня.

— Часто думал о ней. Все время тосковал по вам. Ведь это естественно, не так ли? Человек тоскует по своей семье. Ну и я тоже так, в иные дни… иные ночи…

— Все равно незачем было, — покачал головой Беня.

— Да не бубни ты, как старая баба! — Старик сел на диване, положил ногу на ногу, оперся локтями о стол и продолжал: — Ты хоть знаешь, что это такое — идти на лыжах по сибирской тундре?

— Откуда мне знать?

— Туг свои сложности. Когда ветер с севера, надо повернуться к нему спиной, потому что, когда ветер встречный и холоден как лед, трудно дышать. Гольфстрим не помогает. На юг не пойдешь, раз идешь на север. Опять-таки если ветер дует с запада из пустыни Гоби, то летом устанавливается обжигающе знойная погода, а когда он пролетает над Джунгарией, то мало-помалу свежеет и переходит в северо-западный, но на Западно-Сибирской равнине уже осень, ее чувствуют обитатели юрт, и леденящие снежные бураны в Пермской губернии валят тебя с ног, когда идешь на лыжах в Архангельск. Понятное дело, поднимаешься и что есть сил идешь дальше.