Лазарева суббота. Расказы и повести - Николай Толстиков Страница 4

Портрет священника и диакона. 1907 г. Худ. Борис Кустодиев

В назначенный час диакон и бабушка топтались у подъезда особняка-новодела в центре города. Его хозяин, глава фирмы по продаже чистой воды за рубеж, подъехал на дорогой машине. Ладный такой старик, спортивного вида, в отутюженном костюме; глаза из-под очков – внимательно-настороженные. Рукопожатие крепкое.

– Преображенский, – представился он и сказал диакону: – Давайте свою рукопись, я ознакомлюсь и решу. Вас, когда понадобитесь, найдут…

Переживал, конечно, писатель несколько дней и ночей, мало ел, плохо спал. Наконец позвонили прямо в храм за свечной ящик: Преображенский приглашает.

Он ждал диакона на том же месте возле особняка, обходительно открыл перед ним дверь; охранник, завидев за писателем шефа, вскочил и вытянулся в струнку.

Преображенский провел гостя в свой просторный кабинет с развешенными на стенах полотнами-подлинниками местных художников.

– Вас, наверное, предупредили… – начал он разговор, – а может и нет…. Я был начальником отдела контрразведки одного известного учреждения. Впрочем, ладно, не в этом суть.

«Вот влип», – подумал диакон и слегка вспотел.

– Откуда вы для своей книги сведения черпали? Героев своих расписывали? Из рассказов родственников, соседей? Да? Но всегда ли эти байки объективны были, не обиду или злобу затаив, сочинял иной гражданин разные страшилки про коллективизацию или работу органов? Вас-то в это время еще не было на свете… У меня самого прадедсвященник в двадцатом году во дворе тюрьмы от сердечного приступа преставился, когда на допрос чекисты выкликнули. Но мне это родство потом в жизни помехой не стало… – Преображенский говорил и говорил. – Зачем еще одна книга, где о советском прошлом так плохо?.. Денег на ее издание я не дам… Но не спешите откланиваться, – остановил диакона несостоявшийся спонсор, – у меня к вам деловое предложение. А что если вы напишите такую книгу, где коллективизация, террор и все подобное было только во благо, во имя высшей цели? Вот это вас сразу выделит из мутного потока! А я готов платить вам жалование каждый месяц, такое же, как у вас в храме. Подумайте.

Диакон вышел на крыльцо, нашел взглядом маковки церковных куполов невдалеке и, прошептав молитву, перекрестился.

Отец Федот – из прапорщиков, низкий, коренастый, даже какой-то квадратный, всегда то ли под хмельком, то ли слегка не в себе.

Из армии его выгнали. По особой он бахвалится причине: тогда еще, в конце восьмидесятых, дурак замполит на построении сорвал нательный крестик с шеи солдата, а Федот за него заступился. Может, это и было последней каплей в его служебных прегрешениях: проговаривался Федот по пьяной лавочке, что, мол, и тушенку в жестяных банках у него на складе мыши успешно и много ели, и спирт из опечатанных канистр чудесным образом улетучивался.

Короче, оказался Федот в доме у стареньких родителей в деревеньке возле стен монастыря. Тихую обитель, бывшую полузаброшенным музеем под открытым небом, стали восстанавливать, потребовались трудники. Федот тут и оказался кстати. Плотничать его еще в детстве научил дядька.

Потом забрали Федота в алтарь храма прислуживать, кадило подавать.

– Веруешь? – спросил игумен у Федота.

– Верую! – ответствовал тот.

– И слава Богу!

Самоучкой – где подскажут, а где и пнут – продвигался Федот в попы. В самом начале девяностых эта профессия стала востребованной, понадобились кадры. А где их сразу «накуешь» средь напичканных советским мусором голов? У кого хоть чуть-чуть просветление образовалось, как у Федота, тому и рады…

В церкви, как в армии, единоначалие, и отцу Федоту к тому не привыкать. Тут он – в своей тарелке.

Но иногда выскакивало из него прежнее, прапорщицкое. Бывало, служит панихиду. Какая-нибудь старушка не расслышит, как прочитали с поданной бумажки родные ей имена – с соседкой заболтается или еще что, затеребит настойчиво отца Федота за край фелони: уж не поленился ли, батюшка, моих помянуть?

– Так! – хватает ее за шиворот Федот и отработанным голосом оглашает ей на ухо список, как команду на утреннее построение: – Слышала?!

– Ой, батюшка, слышу! – испуганно отвечает старушка.

Отец Федот поворачивается к остальным и с грозными нотками в голосе:

– Кто еще не слышал?!

Все пятятся…

В определенные моменты на литургии молящиеся в храме должны становиться на колени. Но бывает так, что, кроме знающих богомольцев, зайдет много случайных людей. Стоят, глазеют, а то и болтают.

Отец Федот строг: выглянет, топорщась бородой, из алтаря и рявкнет, как на солдат, для пущей убедительности сжимая кулак:

– А ну-ка все на колени!

И бухались дружно. Даже доски деревянного пола вздрагивали.

На армейские повадки отца Федота никто особо не обижался: что взять, испортила хорошего человека армия.

Как-то раз в праздник Победы отца Федота позвали освятить офис одной преуспевающей фирмы. Сотрудники охотно подставляли лица под кропило, а потом начальник, сунув отцу Федоту денег, забыл пригласить его за банкетный стол. Но отец Федот человек не гордый, сам пристроился.

Церковь в селе Дьякове. 1910-е гг. Худ. Василий Суриков

Только быстро наскучило ему есть и выпивать: был он, пока кропилом размахивал, главным героем момента, а теперь его никто не замечал. Люди вели какие-то свои, непонятные ему разговоры, лениво потягивали из бокалов вина, нюхали черную икорку.

Ощутил себя отец Федот инородным телом. И задело его еще то, что о празднике Победы никто из присутствующих даже не вспомнил. Решил он тогда встряхнуть всех старым армейским тостом. В большой фужер из-под мороженого налил мартини, плеснул виски, сухого, пива, водочки…

Кое-кто с недоумением косился на отца Федота. А он встал из-за стола, под умолкающий шум вознес свою братину, в почти полной уже тишине опрокинул ее в себя и, зычно крякнув, выдохнул:

– Смерть Гитлеру! И всем буржуям!

Батюшка Василиск, еще не старый, «полтинник с хвостом», но фигурой – разбухшее тесто, уже на инвалидности и за штатом. Приболела у него, а вскоре и умерла мать, и некому стало для великовозрастного чада готовить, стирать, всячески его обиходить.

По воскресным дням отец Василиск неизменно приходил помолиться в храм, и давние старушонки-прихожанки начали подмечать, что батюшка-то стал все больше походить на бомжа. С подачи их, сердобольных, и развернулась за отцом Василиском «охота»…