Три любви Фёдора Бжостека, или Когда заказана любовь - Ежи Довнар Страница 4

Земной же путь любовника Марии Григорьевны Нестора Ивановича оборвался в 1934 году в Париже, и прах его и поныне лежит в колумбарии кладбища Пер-Лашез; над его отсеком значится надпись под № 6685, следующий же номер принадлежит захоронению знаменитой балерины Айседоры Дункан, последней жены Сергея Есенина. Но поскольку с ней, насколько известно, у батьки никаких связей не было, для исторической справедливости прах Никифоровой следовало бы перенести именно сюда. Впрочем, как знать, может быть где-то там, на небесах, их души слагают свои имена в виде наивных сердечек, получая в итоге после знака равенства не состоявшуюся на земле любовь.

Да, всё это были парадоксы времени, которых в России-матушке, да и не только в ней, всегда хватало с лихвой. Про них Фёдор Бжостек, который появился на свет значительно позже тех парадоксов, знать, конечно, ничего не мог. Как, впрочем, и про отца своего, Збигнева, который, оставшись без отца и приёмной матери, был взят в детский дом, воспитан в большевистском духе и, готовый на любые подвиги ради первого в мире социалистического государства, рвался в бой. Ему часто указывали на его чужеродное имя, на что он отвечал искренне и непреклонно, что когда наступит мировая революция, он отомстит всем капиталистическим буржуям за угнетённый рабочий класс и польским, в частности, за эти свои нерусские корни. Вот только как он собирался это сделать – было непонятно. В 37-м году его не тронули, во-первых, потому, что он был сирота, а, во-вторых, ему было только двадцать лет и комсомольское пламя в груди сжигало любые могущие возникнуть сомнения. Впрочем, в этом не было ничего удивительного – энтузиазм тех лет, замешанный на новой для каждого человека Страны Советов идеологии, затмевал возможные сомнения и скептицизм. К тому же на заводах и фабриках, в производственных коллективах чуть ли не каждую неделю зачитывали на собраниях сообщения о поимке врагов и шпионов советской власти. Вернувшийся с действительной службы Збигнев был направлен на работу в ремонтно-механические мастерские и в первый же день попал на подобного рода собрание. Зачитывался документ следующего содержания: «В июле-сентябре месяце 1937 года в Ярославле была арестована группа из 92 человек, представлявшая собой «повстанческо-террористическую организацию польской разведки. Эту организацию возглавлял некто В.Д. Головщиков – бывший офицер белой армии, проживавший до 1926 года в Польше и состоявший одновременно в разведке у Бориса Савинкова и в польском Генштабе. Выполнив отдельные поручения советского полпредства в Польше, он выехал на жительство в СССР и занялся террористической деятельностью. 14 января 1938 года всех проходивших по этому делу лиц на основании приказа № 00485 решением комиссии НКВД и Генерального прокурора СССР приговорили к расстрелу». – Правильное решение! – раздались окрики в зале. – Смерть врагам рабочих и крестьян! – Надо полагать, что в те годы такие, хорошо отрепетированные крики раздавались на многих собраниях трудовых коллективов предприятий Советской России, в любом подобном случае.

1-го сентября 1939 года Гитлер напал на Польшу, а 5-го сентября Збигнев получил повестку из военкомата. Уволенного в запас его вновь мобилизовали, он прошёл специальный инструктаж и был отправлен в укомплектованную бывшими сотрудниками НКВД воинскую часть в районе города Здолбуново, на тогдашней западной границе Советского Союза. В полночь 17-го сентября в части был получен секретный приказ, перейти границу и начать боевые действия на территории сопредельного государства. В течение буквально какой-то недели после начала оккупации восточных земель Польши появилось огромное количество военнопленных, для которых уже были приготовлены лагеря на советской территории. И вот тут Збигнев совершил непоправимую ошибку, стоившую ему свободы, а в итоге и жизни. Находясь в карауле по охране польских военнопленных, он имел неосторожность – мальчишеская выходка – вспомнить два слова по-польски и адресовать их такому же, как и он, солдату, выделявшемуся своей тщедушностью и очень печальными глазами. Збигнев, можно сказать, из жалости угостил его сигаретой и на этом контакт закончился, но этот эпизод ему припомнили полгода спустя. «Шпионаж в пользу неприятеля» – так звучала формулировка в обвинительном документе. По приговору военного трибунала расстрел был заменён пятнадцатью годами лагерей строгого режима. Его отправили в Новозыбковскую пересыльную тюрьму Брянской области, и там он просидел до самого начала Отечественной войны, то есть до конца июня 1941 года. С подходом войск вермахта все тюрьмы и лагеря, находящиеся на территориях, могущих попасть в зону немецкой оккупации, были эвакуированы по приказу Берии в глубь страны. Збигнев попал на Северный Урал, затем в Мордовию, а в 1944-м, после отступления с Брянщины немецких войск, перевезли их обратно в Новозыбков. Кормили впроголодь, работать заставляли полторы, а то и две смены, под конвоем на работу, под конвоем с работы, да и на прогулку так же. Осенью 1945 года, поскольку тюрьма была и женской, и мужской, разделённой высоким забором с колючей проволокой, привезли к ним около десятка заключённых женщин из Западной Украины. Были среди них и польки. Заприметил Збигнев одну из них, и потянуло его к ней с невообразимой силой, будто проснулся в нём, казалось бы, вытравленный зов крови, да и плоти тоже. Она ответила ему взаимностью и, несмотря на строгий режим, они встречались урывками во время перерывов в рабочих сменах на деревообрабатывающем комбинате, куда их возили каждый день на работу. Какие-то скупые слова, мелкие подарки в виде кусочка сахара или выструганного из дерева цветка на проволоке – вот и вся любовь. В 1946 году всех заключённых польской национальности, бывших подданных Жечи Посполитэй, освободили и они вернулись обратно, чтобы, согласно подписанному договору, уехать в теперь уже социалистическую Польшу. Вместе со всеми уехала и возлюбленная Збигнева. Стало невообразимо грустно и одиноко. Вскоре начались у него нервные расстройства, а вместе с ними стала развиваться болезнь сердца. Двадцативосьмилетний парень с выпавшими зубами, морщинистым лицом и начавшей пробиваться сединой – такова была цена, отданная за одну сигарету его сердобольной душой семь лет тому назад. Минули годы, а в заключении так и всё столетие, и отсидевший за решёткой тринадцать лет Збигнев Бжостек вышел после смерти Сталина на свободу. Ни кола, ни двора. Ни одной близкой, не говоря уже родственной, души на всём белом свете. Гол, как сокол, не нужный никому сын своего отечества, познавший его военную мощь и коварство, жестокость государственной системы и своё бесправие перед ней, места не столь отдалённые и не нанесённые даже на карту, места, ставшие для него могильником собственной жизни. Но ложиться и умирать было ещё рановато, хотя предпосылки для этого были более чем очевидны и достаточны. Выйдя на свободу, разумеется, с чистой совестью, вспомнил Збигнев о молодой местной женщине по имени Дарья, работавшей на пищеблоке в их тюрьме. Когда выпадало его дежурство по кухне, они общались друг с другом и даже заронили какую-то симпатию один к другому. Большие, бездонные дарьины глаза специально были созданы природой таким образом, чтобы, погружаясь в них, человек мог оставить там все свои невзгоды и печали и, излечившись и успокоившись, вернуться к повседневной жизни. И он пользовался этим, стараясь не только окунаться за спасительным покоем, но ещё и наслаждаться ею, как женщиной. И вот теперь, на свободе, это желание пробудилось в нём с новой силой и заставило направить свои стопы к тому оконцу, в котором – он верил в это – должен был высвечиваться её силуэт. И он не ошибся, постучал и зашёл, как говорится, на огонёк. Они встретились снова. У обоих ощущался дефицит: у неё мужской ласки после ушедшего на войну и не вернувшегося с неё мужа, у него ни девичьей, ни женской ласки вообще. Зажили вместе. Она русская, он поляк, без конфликтов и серьёзных недоразумений, без разделения вкусов и пристрастий, без разделения веры в Христа и в советскую власть. А вскоре родился мальчик, пухленький, розовощёкий карапуз, который был наречён Фёдором. Только вот отец не дожил до его рождения – он умер за несколько дней до появления младенца от сердечного приступа. Маленького Фёдора стала воспитывать мать. Одна.