Стертые времена - Владимир Гой Страница 4

В воскресенье уже начинался предстартовый мандраж, как перед выходом на ринг. Перед глазами то и дело представлялись нестандартные ситуации, которые возникали почти каждый день, и их приходилось решать разными способами. В семье я был мягкий и почти пушистый, а как только за мной захлопывалась входная дверь, весь собирался, оставив там, дома, всю свою доброту и человеколюбие.

В фойе ресторана рядом с метрдотелем как гарант безопасности нашего заведения стоял швейцар Марк. Его внешний вид был безупречен: прекрасно подогнанный костюм, накрахмаленная белая рубашка и элегантная бабочка. Женщинам он нравился безумно, как и они ему. Но это совершенно не значило, что кто-то из этих любвеобильных красавиц сможет пересечь линию входа без определённой платы. Заработок и флирт тут путать было нельзя, иначе можно остаться на бобах.

В прежние времена мы почти этой же командой работали на морском вокзале, где по вечерам приходилось успокаивать разбушевавшихся докеров и моряков с ледокола «Красный», на котором служили почти все штрафники Рижского пароходства. И это, как правило, удавалось на славу, только потом всегда оставались небольшие незаживающие ссадины от чьих-то зубов на костяшках кулаков.

Первый день новой смены начинался вполне прилично. По ступенькам, устланным бордовым с узорами ковром, на третий этаж, где находился ночной бар, поднимались первые посетители.

На столах стояла закуска, которая входила в стоимость входных билетов: обычно это был сырный салат, какие-то канапе и минеральная вода, в лучшем случае мандариновый сок, что в то время считалось очень даже приличным напитком. Он, конечно, немного отдавал горечью, его, наверное, давили вместе со шкурками, но запивать им водку было просто отлично. Потом, ближе к вечеру, каждому клиенту выносили по пицце, которые больше напоминали ватрушки, набитые нарезанной колбасой с луком, щедро политые кетчупом, а сверху лежала нашлёпка из обычного российского сыра. Народу это нравилось, тем более что других пицц тогда и не было.

– Три физа, – Андрей положил мне на стойку первые чеки.

Я быстро посмотрел в зал, чтобы видеть, кому он их несёт.

– Там всё о’кей, три местные, постоянные.

Я быстро заполнил шейкер льдом, залил туда ингредиенты и в такт звучащей из колонок музыке принялся взбивать холодную дурманящую жидкость. Уже через минуту я наполнил до краёв три бокала, украсил долькой апельсина и поставил на стойку.

Через час все свободные столики в зале были забиты до отказа, словно сегодня пятница. И только возле барной стойки сиротливо стояли высокие мягкие стулья в ожидании какой-нибудь аппетитной женской попки.

Но тут вместо приятной незнакомки в дверях показался известный местный авторитет. Он расхлябанно, вразвалочку подошёл к стойке и через губу, словно плюнув, процедил:

– Водочки, быстро!

Конечно, если бы это была женщина, я бы, без всяких сомнений, налил ей как можно быстрее, но в его словах было столько пренебрежения и уверенности в безнаказанности, а мне это было не по душе. Андрей стоял перед входом на кухню и краем глаза наблюдал, что будет дальше. Переборов себя, я улыбнулся ему, словно увидел родного брата:

– Извините, у нас обслуживают только у столиков.

Его глаза налились злобой.

– Ты чо, не понял, чмо? – он встал на медную трубу, обрамлявшую стойку и, харкнув, набрал полный рот своей вязкой пьяной слюны и плюнул, пытаясь попасть мне в лицо. Я резко отскочил в сторону, заряд пролетел мимо и повис на гобелене за моей спиной, и в следующую секунду я наградил этого наглеца резким боковым справа в челюсть, и мне показалось, что она должна была слететь у него с салазок – удар пришёлся чуть выше, чем надо. Быстро выскочив из-за стойки, я увидел, как он уже вполне мирно лежит на спине и слегка похрапывает.

– Нокаут, – прокомментировал Андрюха. – Но от этого мудака потом можно ждать проблем.

Взяв за руки эту расслабленную, еле подъёмную ношу, мы потащили его через запасную лестницу к центральному входу, чтобы не пугать его видом мирных посетителей.

– Ни хрена себе! Это кто Митяя так окучил? – спросил Марк.

Я как-то виновато пожал плечами.

– Марк, поверь, и не собирался! Наглый, гад, и ещё плюётся! – и в двух словах обрисовал ситуацию.

– Вони будет! Как от дерьма! Да ладно, разберёмся.

Конечно, я был уверен в своей правоте, но вот получить где-то из-за угла нож в спину уж очень не хотелось. И всё равно весь остаток дня я провёл как на иголках.

Уже под закрытие наверх поднялся метрдотель Игорь и немного меня успокоил:

– Этот, когда пришёл в себя, всё завалить тебя обещал, но Марк предупредил, что если на тебя случайно кирпич упадёт или ещё что, то пускай сразу покупает себе белую простынь и забивает место на кладбище! Ну и он сразу как-то сник.

Меня наконец отпустило.

– Спасибо, Игорь!

– Не за что, всё было по делу, быдло учить надо! Марку спасибо, так что не волнуйся!

В этот вечер я приехал домой около часа ночи, меня, как всегда, ждали, и свет лампы через окно на кухне светил мне уютным маяком. Удачно прожит ещё один день.

Я дома, жена идёт в спальню, ложится и спокойно засыпает, а я сажусь к своей допотопной печатной машинке и начинаю выстукивать первые строчки своего нового рассказа, который мне навеяли сегодняшние события.

Первые несколько предложений ложатся ровно, но потом мысли разбегаются. Я смотрю за окно, где в темноте дует ветер, раскачивая уличные лампы на деревянных столбах. Блики жёлтого света гуляют из стороны в сторону.

Сегодня не пишется, я оставляю это занятие и через минуту уже нежно обнимаю самую большую свою драгоценность в жизни.

Листы с текстами разных рассказов разбросаны по всей комнате, словно я так же плодовит, как Александр Дюма. Я собираю их, складываю, скрепляю и отправляюсь к своей приятельнице Эллочке, которая живёт через дорогу от меня. Её муж – известный журналист, а она просто очень добрый человек, которому нравится то, что я пытаюсь писать.

Пока она читает, я, как нерадивый школьник, поджимаю под стул скрещенные ноги и жду её честного приговора.

Она читает лёжа, она тяжело больна и без стона не может сделать и шага. Но я для неё как окошко в непонятный для неё мир, в котором я живу.

Когда она перевернула последний лист, раздался её надсадный от вечной боли голос, обращённый в соседнюю комнату:

– Сашка, иди почитай, как писать надо!

Я краснею до ушей: она осмелилась мою писанину ставить в пример своему мужу-профессионалу! Но Сашка выходит из комнаты, на его лице нет никакой реакции на эту колкость, он забирает моё творение и уходит его читать. Мне приходится опять сидеть в напряжении, словно я ожидаю вердикт Верховного суда. Слышу его кряхтенье за стеной и приглушённый смех, мне становится не по себе.