Дикий барин - Джон Шемякин Страница 4

Как понимаете, с Савелием все гораздо проще. Мячик – Савелий – мячик – Савелий – мячик… И так часами можно.

Во-вторых, пес мой любит, когда я пою и играю на музыкальных инструментах. В эти минуты он прибегает с чем-то нужным в зубах и слушает. Отбегает на секунду, что-то еще притащит и снова слушает, упершись башкой в ножку стула. В эти мгновения он на моего бывшего тестя похож. Так и сидим вечерами. Крыса из поролона, два мячика-сиротки, кость из крепкого желатина, эстет Савелий, я.

И Гайдн, в общем, с нами.

В-третьих, Савелий не выносит посторонних в доме. Мечется меж мной и зашедшими, лает визгливенько: «Мы их, бать, давай сейчас прям рвать начнем на клочки! Ладно, хорошо, да, да, да?! Я прям счас вон ту буду кусить, противную, с зубами страшными белыми! Ты видел, бать, видел, какие у нее зубищи здоровенные?! Как у лосихи! Давай ей утю нашу покажи! Ну, ту, да! Страшенную утю, ту, которая тогда, страшенную! Не боится, смотри-ка! Скалится еще, конченая! А я ее кусить все равно буду, люблю тебя потому как, нету сил как я тебя обожаю, люблю, люблю, охраняю! А ты вон того куси, здорового, в носках, да, да, да! Бать, ты первый давай, да?! Гаси того, я – эту буду рвать тут прям, да, да, да! Зубами рвать!»

То есть Савелий в эти минуты думает примерно то же, что думаю я. А такие минуты душевного единения превращают нас в семью.

В-четвертых, у Савелия огромные уши. И он похож на пьющую лису.

Иногда я приношу домой колбасу. Сам не ем, но приношу. Я и другим не очень позволяю налегать на колбасу, но приношу все равно. Вероятно, это колбасный гипноз.

Пес Савелий Парменыч, которому колбасу точно не дают, радуется колбасе больше всех. Удивительное зрелище. Савелий Парменыч начинает вприсядку ходить вокруг меня. Потом он в обалдении лупасит хвостом по полу. Потом вскидывается! Боже! Вот оно! Это ведь! Как бы… может, это в последний раз! Как в прошлый последний раз!.. Тут Савелий растопыривает гигантские уши свои и сглатывает.

А потом бежит хвастаться всем местным собакам, что вот, колбасу принесли… такое, понимаете, дело, что принесли колбасу, которая… боже! боже! …которая вся… такая… и, главное, много притащил этот, который тот, ну, хозяин, что ли, как его назвать-то… ужасно много колбасы притащил, мне, да, только мне… а это очевидно! на всех не хватит… да! сам не ест! все мне! нет! много, но мне… не вижу, нет! не вижу противоречия… а вот вообразите! да! нету! нету противоречия! позвольте я вас сейчас укушу, что ли? а за жопу, например? А? А?! Развели тут… поговорить на темы не с кем, как в пустыне умственной живу! идиоты… про тебя, да, а ты куда еще, ты-то, обсосок поросячий, куда встреваешь?! лезет он… ипанарот ты вонючий!..

Это он так через изгородь со всеми своими лучшими друзьями. В периоды бесколбасья Савелий с ними, конечно, дружит. А вот когда колбасный кризис начинается, Савелий Парменыч масочку свою приподнимает на два пальца.

Видел сегодня, как Савелий, после выступления у изгороди, кинулся к Глафире Никаноровне, молодой матери. Через две ступеньки пытался прыгать. Глафира не любит, чтобы роса, и поэтому второй этаж, кресло и теплая истома. Так-то отношения у них славные. Но Никаноровне все, что нельзя съесть, подоткнуть или разорвать, довольно безразлично. Колбасные истерики Савелия Парменыча Глафира воспринимает, зевая и вылизывая то, что ей, конечно, надо как-то сильнее беречь в будущем. Последнего котенка выслал чуть не по почте – до того дело туго шло с пристраиванием.

Отбежал от Глафиры Савелий. Действительно, как в пустыне.

А к собаке-девушке Сосильде Парменыч подходить лишний раз не любит. Он переживает, что девушка Сосильда как-то раз сбила его с ног и нежно пробовала на вкус его старческие уши.

Попугай-шестидесятник затворил за собой бережно клетку, чего за ним отродясь не водилось.

Раньше жил нараспашку, купцом второй гильдии. Шта-а-а, сгною в казематах, меня, Багрова, учить?! В бараний… пешком… Встать!

А теперь все скромненько, что бухгалтер на пенсии. Были бы вилы, вилами бы подпер клетку, до того бережлив стал по отношению к себе, троцкист.

Собакомышь с Глафирой дружит. Напомню про табличку в Петроградском зоопарке, в клетке которого наслаждались прекрасным питерским климатом лев и собачка: дружили, ладили всячески, играли в настольные игры, мечтали, чем там еще питерские звери занимаются? Люди валом валили на такое чудо посмотреть.

И людей встречала табличка у клетки: «Администрация зоопарка сообщает, что в дружбе между львом и собакой нет никакой мистики или поповщины. Дружба между этими существами объясняется исключительно своевременной раздачей и разнообразием корма!»

И фото академика Павлова в траурной рамке над раздаточным окошком.

Савелий оказался очень решительным псом. Мужественным и непреклонным. Приучил меня к ночным побудкам, например. А то, что это, в самом деле? Ночь. Столько интересного, кругом враги. Надо же поднимать тревогу! Лаять на дверь бдительно. Потом, стуча лапами, отбегать и лакать воду. Потом снова к двери! Враги же коварны, это только доверчивый хозяин не понимает, насколько близка угроза. После облаивания двери надо поесть, гремя миской. Бойцу необходимо питание. После принятия пищи следует проследовать к постели беспечного хозяина, поинтересоваться, тыча носом, жив ли? Если жив, если еще дышит, надо попрыгать намного по правообладателю: а ну как проснется, будет весело! Сноровисто сбегать за тугомясой мышью, усладительницей щеночьих ночей. Пригласить ее, трепля за загривок, в постель. А что, мышь безропотна… Мышь следует затолкать под одеяло, лечь на нее, затихнуть, внезапно вспомнить о мячике. Опс, мячик-то мой, мячик! Ринуться, забыв про мышь, к мячику. Увлечься им, используя круглолапые заигрывания и юношеские несмелые покусы. Отчаяться. Ринуться к хозяину. Полаять визгливенько ему в лицо. Спишь?! А я тут надрываюсь, храню тебя! Сбегать и попить воды еще. Потом отбежать и вернуться к миске. Нервы на пределе, надо закусить. Закусивши, посидеть, лупася хвостом по паркету. Побегать за хвостом, потому как интересно. Подбежать снова к хозяину: а ну как подох? Нет, упорно спит… Ладно. А враги?! К двери!..

И такая дребедень – каждый день.

После преступления с вазой выдала нам котенок Глафира всем Комиссаржевскую, такую Ларису Огудалову из «Бесприданницы», такую страсть и прощение нам всем, что даже я, отпетый циник, бросился к ее постельке молить и умолять.

А она такая: «Примиритесь, господа, забудьте обиды, суетные стремления, только красота и любовь очистят нас перед Небом, ухожу я тихо, покойно, пусть оркестр играет потише, душа к Богу отходит моя, тихая, нежная, не виновная ни в чем. Прощаю всех… Помните меня такой. Возьмитесь за руки и простите друг друга…»

Я первый зарыдал в плечо соседа-зрителя. Потом уже публика подключилась, хотела стол, на котором так неудачно ваза стояла, вообще к хренам порубить и сжечь.