Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий Страница 4

– Дык, а чей же еще? – ответил старик, снова берясь за хлеб. – Валькин, само собой. Уже два месяца как бегаить, по балде стучить.

– Это у ней второй?

– Третий, – старик скорбно покачал головой. – Родют, как кошки. А зачем родют? Родют, родют – нищих плодют.

Словно в подтверждение его слов, снизу из подвала послышался кошачий вопль, и дед назидательно воздел перст.

– О, слышь? Я ж говорю, как кошки… Ну, чего сидите? Давай, Серый.

Серый снова ощупал меня липким взглядом.

– Не, сначала еще по стаканчику.

– Вот это по-нашему! – согласился лысый. – Первым делом, первым делом бормотуха, ну а девушки…

– …а девушки потом! – весело подхватил дед. – Хех, хех… ох, Димыч, Димыч, ты уж скажешь, так скажешь. Банкуй, молодежь!

За стеной снова завели ту же пластинку про адрес. Парень, ухмыляясь, взялся за бутылку.

– А вы как думали? – сказал он, тщательно отмеривая порции. – Думали, я на нее залезу, а вы тут под шумок винище добьете? Ну уж нет… я ведь тоже не пальцем деланный.

Я смотрела на них во все глаза, и мой чудовищный страх постепенно уступал место столь же чудовищной обиде. Эти три неандертальца не испытывали никаких сомнений относительно того, что намеревались сотворить со мной. Они видели во мне законную добычу, кусок теплого сладкого мяса, ходячую вагину, в которую всякий уважающий себя пещерный житель имеет право тыкать своим грязным дрючком. Но еще обиднее было то, что я сама ощущала полнейшую беспомощность. Никто во всем мире не мог меня защитить. Подонки точно знали, что никто их не накажет: ведь я действительно пришла сюда по своей воле. И тетки на скамейке перед подъездом охотно подтвердят этот факт.

Что делать? Кричать, звать на помощь? Словно в ответ, со стороны лестничной площадки донеслись крики – басовитый мужской и истошный женский. Слов было не разобрать – их перекрывали вагонные колеса, оглушительно выстукивающие «мой адрес Советский Союз».

– Смирновы? – осведомился лысый, ставя на место стакан и отламывая корочку от хлебного ломтя.

– Они, – подтвердил дед. – Что ни день собачатся. Хоть бы уже зарезал ее, слышь…

Парень мрачно кивнул:

– Я бы точно зарезал. Чтоб не борзела.

– У тебя еще все спереди, – хохотнул лысый. – Молодой. Еще и по первой не ходил. Дед, а дед, ты когда по первой пошел?

– Шешнадцати не было… лучок, что ли, покрошить?

Старик выудил из-под газет луковицу и снова взялся за нож.

Нет, звать на помощь было бесполезно: мне и «адрес-советский-союз» не перекричать, а уж Смирновых и подавно. Что же делать, что делать? И что со мной будет потом, когда эти твари измочалят меня и выкинут на лестницу? Куда я такая пойду, как доберусь домой? И мама… боже мой, каково придется маме?! Я-то как-нибудь справлюсь, выживу, но мама… у нее давление… у нее сердце…

– Ну чего, допили, пора и за дело, – сказал лысый. – Серый, если тебе в лом, давай я начну. У меня уже давно чешется.

Ухмыляясь, он принялся ощупывать меня пьяными бормотушными глазками.

– Ни-ни, – запротестовал молодой. – Сначала я. У тебя ж как у слона, все там раздолбаешь…

Парень громко рыгнул, сунул в пасть кусок хлеба и стал приподниматься, вытирая ладони о штаны. Я в тот момент уже могла думать только о маме. Ее потерянное опрокинутое лицо с посиневшими губами покачивалось перед моим мысленным взором. Теперь уже не страх и не обида, а лишь слепящая ненависть белой волной вскипала в моей груди, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наверно, поэтому я видела все происходящее как в сильно замедленной съемке. Ненавистное полуголое тело в трех шагах от меня поднялось с ящика, выпрямилось и переступило с ноги на ногу.

«Выдохнуть… – пронеслось в моей голове. – Вдохнуть… выдохнуть… вдохнуть… сдохнуть… сдохнут! Пусть они все сдохнут! Прямо сейчас!»

По потолку снова дробно простучали каблучки. Сквозь «адрес-советский-союз» и вопли четы Смирновых я едва слышала собственный голос.

«Колеса диктуют вагонные…»

– Сдохни!

Это сказала я или надиктовали колеса?

– Сдохни! Сдохни! Сдохни!

Видимо, все-таки я… Дальнейшее заняло не больше десяти секунд, но в очень замедленной съемке растянулось бы на целую мотыльковую жизнь. Дед аккуратно отрезал от луковицы очередной ломтик и вдруг произвел быстрое круговое движение ножом.

– Кр-р-р… – произнес лысый.

Он разом перестал улыбаться и обеими руками схватился за горло. Из красной щели на его шее лилось и фонтанировало, как из прорвавшегося кухонного крана.

– Кр-р-р… – повторил лысый и с грохотом рухнул с табуретки.

Молодой, стоявший уже в шаге от меня, удивленно поднял брови и стал поворачиваться, чтобы посмотреть, что там упало. По лицу его продолжала размазываться идиотская слюнявая полуулыбка. Он не успел повернуться. Старик вскочил, приобнял молодого сзади за шею и резко дернул вниз, насаживая на нож. Парень упал навзничь и мелко-мелко застучал каблуками. Изо рта его потекла красная струйка, кончик хлебного ножа вылез наружу и торчал под левым соском. Я перевела взгляд на деда. Покачиваясь на полусогнутых ногах, он растерянно озирался вокруг, явно пораженный случившимся.

– Как же это, слышь? – недоуменно проговорил старик, поднимая на меня выцветшие безумные глаза.

– Сдохни! – скомандовала я прямо в его потерянное лицо с посиневшими губами. – Сдохни, кому говорят!

Дед еще раз качнулся, схватился за сердце, захрипел и повалился на затихшего к тому времени Серого.

«А они ведь и в самом деле сдохли, – равнодушно констатировала я. – Все трое. Я им сказала сдохнуть, и они сдохли…»

Тут-то я и сообразила, что в наступившей тишине слышу только ходики. Ходики на стене.

Остановив наступление на мои туфли, лужа на полу сразу поскучнела и принялась тускнеть. «Что теперь?» – думала я. Ясно, что нужно как-то выбираться, но как? Мысль о том, что придется еще раз миновать скамеечную рентгеноскопию при выходе из подъезда, приводила меня в трепет. Эти чертовы тетки наверняка обратят внимание на каждую деталь, даже самую мелкую. Например, такую как капли крови на одежде и обуви. Их ведь, сколько ни отмывай, все равно где-то что-то останется. Да и где тут отмыться? В здешний совместный санузел я не войду даже под угрозой смертной казни.

Кстати, угроза казни выглядела вполне реальной. Три трупа – это тебе не игрушки. Никто не посмотрит, что ты комсомолка и отличница. Высшая мера наказания как минимум.

– Как минимум… – передразнила умная-я. – Если высшая – минимум, то каков же тогда максимум?

– Знаешь что? – сердито ответила я-дура. – Ты бы лучше помалкивала. Кто меня сюда затащил? 7-а, 7-а… теперь довольна, умница?