Не зяблик. Рассказ о себе в заметках и дополнениях - Анна Наринская Страница 4

Низложение советской власти отменило даже чисто декларативные представления о женской самодостаточности. Новая культура предлагала женщину как аксессуар, прилагающийся к набору других символов успеха вроде большой машины и дачи в «престижном» месте, а книжные магазины в одночасье оказались завалены руководствами, как выйти замуж за миллионера и как лучшим способом использовать знание, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Теперешняя линия государственного и общественного консерватизма, во многих других областях полностью отменяющая опыт и установки девяностых, этот подход как раз только закрепила, внеся лишь некоторые коррективы вроде рекомендованного православия и плодовитости. В итоге мы имеем дело с практически консенсусным мнением, которого придерживаются люди что консервативных, что либеральных взглядов. Вопрос о положении, правах и возможностях женщин (ну, за исключением разве что, конечно, случаев прямой уголовщины: по статистике в России от домашнего насилия погибает 40 женщин в день) – это считается навязчивой идеей узкого кружка, мало совпадающей с интересами общества.

Да и вообще, что они, собственно, такое – эти «интересы российского общества»? Сегодня это словосочетание употребляется или в телевизионно-пафосном ключе, или в ключе ироническом. В теперешнем интеллектуальном поле любая структурность и строгость представляется одномерностью и, соответственно, объявляется смешной и недостаточно прозорливой. Это сводит на нет практически любую правозащитную деятельность, требующую «тупого», что называется, отстаивания вполне одномерных истин.

И это уж точно изничтожает попытки отечественных феминистских движений и программ, да и вообще даже обсуждения положения женщин. Потому что – ну как, как можем мы, такие тонкие и рафинированные, об этом говорить без иронии. Нет, домашнее насилие мы, конечно, осуждаем, но все эти вопросы политкорректности и прочее – это фи.

В итоге те, кто готов вести серьезный и артикулированный разговор о положении женщин, и, главное, те, кто готов предложить набор самых простых (и потому понятных) общественных правил и потом их именно что «тупо» отстаивать, оказываются загнанными в интеллектуальное гетто – как недостаточно затейливые, недостаточно «легкие» и вообще недостаточно клевые.

Зато мы можем успокаивать себя тем, что у нас с иронией все хорошо.

А если уж меня уже вынесло на «женскую тему» (меня, надо признаться, на нее часто выносит) – то вот. Ни слова бы здесь не поменяла, ни слова.

09.09.2011

Месту, которое занимает «Джейн Эйр» в современном западном каноне, на русском просто нет названия. Речь идет не о литературных достоинствах, а о том, что это – вполне официально – один из главных «женских» текстов. Общепризнанно важное свидетельство развития женского самосознания и самопознания. И нет такой программы women studies (как и нет уважающего себя университета, в котором такая программа бы отсутствовала), где бы этот текст не изучался всесторонне.

И действительно, книгу Бронте вполне можно представить как один из работающих ответов на классический вопрос, сформулированный Симоной де Бовуар: «Что значит быть женщиной?» Причем один из самых ярких ответов на него – именно на материале романа Бронте – был дан задолго до того, как он был задан: «Прежде всего это означает оставаться гувернанткой и влюбленной в мире, где большинство людей не гувернантки и не влюблены».

Эта фраза из эссе Вирджинии Вулф о романах сестер Бронте идеально формулирует суть мироощущения Джейн Эйр (она гневно осознает свою неподходящесть мужскому миру, куда она никогда не сможет войти на своих условиях) и женское мироощущение вообще – если принять «гувернантку» (то есть принципиально неравноправную) и «влюбленную» (то есть принципиально ранимую) как понятия не конкретные, а экзистенциальные.

Говоря совсем просто и даже плоско, но при этом не то чтобы неверно, каждая из нас хоть когда-то ощущала себя Джейн Эйр. Эта неумирающая актуальность – причина того, что роман Бронте был экранизирован десятки раз. И ровно она же – причина того, что большинство этих фильмов следует признать неудачными: самопознание Джейн Эйр кинематографу практически не поддается. Теперешняя попытка американца Кэри Фукунаги исключения не представляет.

Одно достоинство все-таки у этого фильма, несомненно, есть – такое же, впрочем, как у провала Франко Дзеффирелли 1996 года. Здесь главную героиню играет Миа Васиковска, там – Шарлотта Генсбур. По меркам XIX века обе, действительно, были бы дурнушками, но современному глазу смотреть на них приятно (в отличие от героини транслировавшегося по нашему телевидению сериала Би-би-си 1983 года с Тимоти Далтоном – ее честная некрасивость многих раздражала). Но и при таком изобретательном кастинге Фукунага скатывается в такую же полубессмысленность, как и большинство его предшественников.

Тут не стоит даже перечислять многое, достаточно одного. Этот фильм не проходит основного джейнэйровского теста: из него неясно главное – почему, узнав о наличии безумной жены, Джейн Эйр покидает своего возлюбленного. Она ведь не то чтобы истово религиозна (подтверждение этого – знаменитый диалог с директором ловудской школы – аккуратно приводится в каждом фильме: «Ты знаешь, куда плохие люди попадают после смерти?» – «Они попадают в ад». – «А что такое ад?» – «Яма, полная огня». – «Что тебе следует сделать, чтобы не попасть туда?» – «Я должна быть очень здоровой и не умереть»). И уж точно не может разделять изуверских взглядов, приковывающих человека навечно к супругу, даже если тот буйнопомешанный. Но, выходит, она примыкает к лицемерным общественным устоям, которые по другим поводам – будь то устройство школ или положение гувернанток – она не устает обличать.

В большинстве фильмов, чтобы хоть как-нибудь объяснить эту ситуацию, в страстный разговор Джейн и Рочестера вставляется какая-нибудь гордая женская фраза. Фильм Фукунаги здесь не исключение. В ответ на предложение уехать с ним на виллу на берегу Средиземного моря, где их никто не будет знать (вполне реалистический вариант – в Италию, например, за год до выхода «Джейн Эйр» бежали, спасаясь от гнева родителей невесты, знаменитые поэты-викторианцы Роберт и Элизабет Браунинг), Джейн-Васиковска шепчет что-то вроде: «Нет, иначе я потеряю самоуважение».

В принципе, эту фразу даже нельзя назвать неверной – она действительно представляет собой результат приведенных в книге раздумий Джейн на эту тему. Но вопрос, почему она в таком случае это самоуважение потеряет, так и остается неотвеченным и неразъясненным.

При этом зрителей он занимает – и неизменно возникает в комментариях к выложенным на YouTube джейнэйровским фильмам. Большинство – вполне в духе голливудской нравоучительности – склоняется к тому, что Джейн не может простить Рочестеру его обмана, что скажи он ей все сразу начистоту, она бы как миленькая осталась бы. Некоторые все же осмеливаются вякнуть что-то про грех. Но в общем явно, что ситуация для всех смутная.

Хотя она вполне ясная. Джейн не хочет играть никаких навязанных ей женских ролей. Она хочет выбирать сама. «Я свободное человеческое существо, с независимой волей». Эта фраза вроде бы присутствует во всех экранизациях, но звучит скорее как лозунг, а не как главный мотив всего, что происходит в романе. «Джейн Эйр» – одно из первых повествований, написанных от лица женщины, которая хочет жить так, как она хочет, а не как ей предлагают. Причем ее поступки далеко выходят за рамки деклараций, свойственных литературному романтизму. Джейн согласна быть женой («Кстати, ведь это ты сделала мне предложение!» – говорит мистер Рочестер. «Разумеется, я», – отвечает Джейн), но не согласна быть любовницей. Она согласна быть гувернанткой, но не согласна – содержанкой. И главное для нее здесь – не объективное «хорошо/плохо», а вполне субъективное «хочу/не хочу».