Дивная книга истин - Сара Уинман Страница 4

Открой лодочный сарай! – приказал этот голос.

Ни за что! – яростно возразила Дивния, хотя спорить со снами бессмысленно.

Она постояла, дожидаясь, когда прилив достигнет высшей точки и вода в реке замрет, не двигаясь ни в ту ни в другую сторону. Скинула желтый дождевик и стоптанные башмаки, зябко вздрогнув, когда голые ступни погрузились в ледяную грязь. Распустила волосы, упавшие на плечи вялыми седыми завитками, и начала расстегивать штаны на когда-то тонкой и гибкой талии. Одна пуговица, вторая… Пальцы были уже не такими ловкими, как прежде, и дело продвигалось туго. Наконец тяжелые войлочные штаны соскользнули на землю. Она стянула через голову шерстяной свитер, обнажив грудь, и тотчас покрылась гусиной кожей на морозном воздухе. Сняла с шеи перламутровый медальон и аккуратно положила его на замшелый валун. Затем сняла панталоны. Когда-то ее сдвинутые ноги соприкасались только в верхней части бедер, а теперь они терлись по всей длине, но в воде неприятное ощущение исчезнет; она это знала, как знала много чего еще, прожив так долго на этом свете.

Она сняла очки и осторожно шагнула к кромке воды, нащупав ее кончиками пальцев. Воздух был наполнен запахом прилива. Она подняла руки над головой; бриз шевелил волосы под мышками и на лобке.

Пора.

Согнув ноги в коленях, Дивния нырнула в реку и преодолела пару ярдов под водой, а затем поплыла в сторону устья вместе со стаей рыбешек. Крупная птица, неразличимая в тусклом утреннем свете, пролетела над самой поверхностью и ловко схватила добычу. Кроль требовал слишком больших усилий, и она перешла на подобие брасса. Ей нравилось ощущать холодную воду меж ног, когда она их раздвигала для толчка.

Вот и лодочный сарай. Внутри у нее все сжалось при виде старого здания из камней и досок, сейчас казавшегося величаво-безмятежным в серебристом убранстве инея. Воистину символ любви и усердия, каким он действительно был в ту далекую пору, когда его построил отец Дивнии. Прежде сиявший свежей побелкой, он теперь позеленел от мха и был уже давно отторгнут вместительным лоном ее памяти. Четверть века назад она заперла дверь на замок, тем самым отгородившись от всего, что находилось внутри, как отгородилась от этого и в своем сердце. И сейчас окошки в мутных солевых разводах взывали к проплывающей мимо хозяйке.

Открой нас, шептали они.

Не дождетесь, сказала она и, нырнув, ухватилась за длинные плети водорослей.

Она пробыла под водой так долго, как только смогла, перемещаясь вдоль дна, и вынырнула на последнем дыхании уже напротив причального камня. Вылезла на берег и плотно закуталась в плащ. Затем оглянулась на лодочный сарай.

Ты ведь не можешь разговаривать, сказала она ему.

Не могу, согласился сарай.

Вот и ладно, сказала она и пошла обратно к фургону.

На душе было тоскливо и тошно.

После полудня затарахтел мотор ботика, который вместе с отливом двигался в сторону песчаной косы, предохранявшей бухту от напастей и нежелательных визитов со стороны моря. На косе маячили останки «Избавления» – так назывался рыбацкий баркас ее старого друга Канди. Каждый раз при отливе баркас заваливался на левый борт, демонстрируя рваную рану в днище, от которой он так и не смог оправиться. А в пик прилива корма уходила под воду, как и половина надписи на борту, из-за чего неосведомленный зритель мог подумать, что судно называется «Избавь».

За песчаной отмелью просматривалась акватория Кэррик-Роудс [7] с широкими полосами солнечных бликов, рассекающими серое водное пространство. Со стороны прибрежной луговины донеслось эхо выстрела. Дивния заглушила мотор и прислушалась. За выстрелом последовал отдаленный собачий лай. Стая чаек взлетела навстречу низкому белому солнцу, отбрасывая на бухту россыпь стремительных, едва уловимых взглядом теней. Она направила подзорную трубу на чаек, надеясь уловить в их поведении что-нибудь необычное, но ничего такого не заметила. Ненадолго задержала взгляд на крачке, которая опустилась на воду и, подхваченная отливным течением, беззаботно дрейфовала прочь от берега.

Она опустила трубу и сняла очки, уверившись, что ожидаемое, каким бы оно ни было, на сей раз не явится со стороны моря. Хотя раньше море посылало ей знамения – причем явные знамения, – как, например, в ту ночь, когда с очередным приливом долину заполонили тысячи морских звезд.

Очень давно это было. В тот вечер она отправилась спать раньше обычного, чувствуя себя одинокой и никому не нужной. Заснуть не удавалось, и она долго лежала, глядя в темноту и мечтая о счастливых переменах в своей жизни, как это свойственно молодым женщинам. Внезапно ей почудилось медленное, ползучее движение за стенками фургона. Она поднялась, отворила дверь и, обнаружив сразу за порогом великое множество мерцающих оранжевых звезд, подумала, что весь мир перевернулся и до небес теперь подать рукой. В каком-то смысле так оно и было, ибо на следующий день через отмель прошагал Газетный Джек, тем самым положив конец пятнадцати годам тягостного неведения.

Он явился с голубыми соцветиями колокольчиков, заложенными за уши, со стебельками черемши в зубах и со свитой из любвеобильных пчел, умеющих чувствовать доброго человека. Остановился перед фургоном, широко раскинул руки и прокричал стишок, который обычно кричали ей соседские детишки:

Дивния показалась в дверном проеме.

Снова ты? – произнесла она со всем безразличием, какое только сумела изобразить.

Снова я, сказал он.

Ну и что ты выберешь: лад или ад?

Я выберу тебя, сказал он тихо.

Потом будешь не рад, сказала она.

Так ведь я и не шучу, сказал он. Черт возьми, женщина, ты все та же! Спускайся с этих ступенек и дай тебя обнять.

И они держали друг друга в объятиях, пока память о прошлом не втиснулась между ними, заставив обоих смутиться. Газетный Джек слегка отстранился, глядя на нее с улыбкой, – и эта улыбка, как ясное весеннее утро, растопила долгую зиму в ее сердце.

Конечно, тогда он еще не был Газетным Джеком; прозвище возникло много позднее и накрепко к нему приклеилось, как это бывает с прозвищами. А в ту пору его звали просто Джеком или Джеком-Певуном. Спокойный, вдумчивый и приметливый, он любил сравнивать все и вся с погодой или природными явлениями. Однажды он в горячке спора назвал Дивнию зоной повышенного давления; в другой раз, когда рядом не было его брата Джимми, сравнил ее с ледышкой в канун оттепели. Дивния приглянулась Джеку в первый же момент, когда он увидел ее под руку с Джимми. Она нравилась ему больше всех девушек, каких он встречал в своей жизни. И однажды, будучи в подпитии и оставшись с ней наедине, Джек сказал, что будет ждать ее столько, сколько потребуется, потому что она достойна ожидания, как большой косяк сардин, идущий в невод ранним летним утром.