Куриный бульон для души. 101 история о животных - Кэрол Клайн Страница 4

– Что ж, похоже, вы завели себе мексиканского лобо, – сказал док. – На вид ему года три, а они даже щенками приручаются не слишком хорошо. Я изумлен тем, как этот большой парень проникся к вашей малышке. Но между детьми и животными часто происходит нечто такое, чего мы, взрослые, не понимаем.

Беки назвала волка Ральфом и каждый день носила к поваленному дубу еду и воду. Выздоравливал Ральф тяжело. Три месяца он таскал раненую неподвижную заднюю половину тела, вцепляясь в землю когтями передних лап. Судя по тому, как он опускал веки, когда мы массировали атрофированные конечности, ясно было, что зверь испытывает мучительную боль, но он ни разу не попытался укусить руки тех, кто о нем заботился.

Через четыре месяца после того дня Ральф наконец встал сам, без посторонней помощи. Его огромное тело дрожало, когда приходили в движение долго пробывшие без работы мышцы. Мы с Биллом гладили и хвалили его. Но именно к Беки он обращался за добрым словом, за поцелуем или улыбкой. Он реагировал на эти жесты любви, размахивая своим пышным хвостом, точно маятником.

Окрепнув, Ральф стал ходить по пятам за Беки по всему ранчо. Вместе они носились по пустынным пастбищам, и златовласый ребенок часто наклонялся, шепотом делясь с хромым волком секретами чудес природы. Когда наступал вечер, он, точно безмолвная тень, возвращался в свою пустую колоду, которая определенно стала его собственным логовом. С течением времени, хотя жил он преимущественно в зарослях, манеры этого кроткого создания все больше и больше располагали нас всех к нему.

Его реакция на людей, не принадлежавших к нашей семье, – это отдельная история. Незнакомцы приводили его в ужас, однако его привязанность к Беки и желание защитить ее выгоняли волка из пустыни и полей при виде любого незнакомого пикапа или легковушки. Порой он приближался, с напряженными губами, обнажавшими нервный оскал, полный стучащих зубов. Чаще он просто отходил подальше и, наконец, забирался в свою колоду – наверное, чтобы бояться там в одиночестве.

Тот первый день, когда Беки пошла в школу, был печальным днем для Ральфа. После того как ушел школьный автобус, он отказался возвращаться в сад. Вместо этого он улегся у обочины дороги и стал ждать. Когда Беки вернулась, он принялся, хромая, скакать подле нее, нарезая безумные радостные круги. Этот приветственный ритуал соблюдался все ее школьные годы.

Хотя Ральф, казалось, был счастлив на ранчо, бывало, что в весенний брачный сезон он пропадал в окружающих пустынях и горах по нескольку недель кряду, заставляя нас волноваться о его безопасности. Это был к тому же сезон отела, и местные пастухи зорко следили за появлением койотов, кугуаров, диких собак и – разумеется – одинокого волка. Но Ральфу везло.

За двенадцать лет, что Ральф прожил на нашем ранчо, его привычки оставались неизменными. Всегда держась на расстоянии, он терпимо относился к остальным домашним любимцам и занятиям нашей хлопотливой семьи, но его любовь к Беки ни разу не поколебалась. И вот настала весна, когда наш сосед сказал нам, что застрелил насмерть волчицу и подранил ее самца, который бегал вместе с ней. И, разумеется, Ральф вернулся домой с новым пулевым ранением.

Беки, которой было уже почти пятнадцать, сидела, держа на коленях голову Ральфа. Ему тоже было, должно быть, около пятнадцати, и он поседел от старости. Пока Билл извлекал пулю, мои воспоминания устремились назад сквозь годы. И снова я видела перед собой пухленькую трехлетнюю девчушку, которая гладила голову волка, и слышала тихий голосок, шептавший: «Все хорошо, мальчик. Не бойся. Это моя мама, и она тоже тебя любит».

Хотя рана оказалась несерьезной, на сей раз Ральф никак не мог поправиться. Драгоценные килограммы веса словно стекали с него. Некогда роскошный мех стал тусклым и сухим, и он перестал наведываться в сад, ища общества Беки. Все дни напролет он тихонько лежал.

Но когда наступала ночь, несмотря на старость и дряхлость, он исчезал в пустыне и окружающих холмах. К рассвету еды в его миске не оставалось.

И вот настало то утро, когда мы нашли его мертвым. Желтые глаза закрылись. Вытянувшись перед старой дубовой колодой, он казался лишь тенью того гордого зверя, каким был когда-то. Ком в горле душил меня, когда я смотрела, как Беки гладила его косматую шею, и по лицу ее струились слезы.

– Я буду так по нему скучать! – плакала она.

Потом, когда я укрыла его одеялом, нас заставил вздрогнуть странный шорох, послышавшийся изнутри колоды. Беки заглянула внутрь. На нее в ответ уставились два маленьких желтых глаза, и в полутьме блеснули щенячьи клычки. Волчонок Ральфа!

Может быть, инстинкт умирающего подсказал ему, что оставшийся без матери отпрыск будет здесь в безопасности, как когда-то он сам, с теми, кто любил его? Горячие слезы капали на младенческую шерстку, когда Беки взяла трясущийся комочек на руки.

– Все хорошо, малыш… Ральфи, – бормотала она. – Не бойся. Это моя мама, и она тоже тебя любит.

Двадцать один год назад муж подарил мне Сэма, восьминедельного шнауцера, чтобы помочь смягчить боль от потери нашей дочери, которая родилась мертвой. В последующие четырнадцать лет у нас с Сэмом возникла совершенно особенная связь. Казалось, ничто этого не изменит – никогда.

В какой-то момент мы с мужем решили перебраться из своей нью-йоркской квартиры в новый дом в Нью-Джерси. После того как мы некоторое время прожили там, наша соседка, у которой незадолго до нашего переезда окотилась кошка, спросила, не хотим ли мы взять одного котенка. Мы немного опасались ревности Сэма и его возможной реакции на вторжение в его владения, но решили рискнуть и согласились взять котенка.

Мы выбрали маленький серенький игривый меховой комочек. Это было все равно что завести в доме «дорожного бегуна» из мультика. Но постепенно, день за днем, Молния стала ходить за Сэмом по пятам – вверх по лестнице, вниз по лестнице; в кухню, наблюдать, как он ест; в гостиную, наблюдать, как он спит. Время шло, и они стали неразлучны. Спали они только вместе, ели всегда бок о бок. Когда я играла с одним, другой присоединялся. Если Сэм на что-то лаял, Молния бежала посмотреть, что там такое случилось. Когда я выводила кого-то из них из дома, другой всегда дожидался у порога нашего возвращения. Так продолжалось много лет.

А потом, ни с того ни с сего, Сэм вдруг стал страдать от конвульсий, и ему поставили диагноз: болезнь сердца. У меня не было другого выхода, кроме как усыпить его. Однако боль от принятия этого решения была ничто по сравнению с тем, что я испытывала, когда пришлось оставить Сэма у ветеринара и вернуться домой одной. На этот раз Молнии не довелось приветствовать Сэма, и не было никакого способа объяснить, что она больше никогда не увидит своего друга.

В последовавшие дни Молния, казалось, была безутешна. Она не могла словами сказать мне, что страдает, но я видела боль и разочарование в ее глазах всякий раз, как кто-то открывал входную дверь, или надежду, когда она слышала собачий лай.