Останется при мне - Уоллес Стегнер Страница 4

В одном из старших классов в Альбукерке, Нью-Мексико, я и еще несколько человек целый год читали Цицерона: De Senectute – “О старости”, De Amicitia – “О дружбе”. До чего-либо похожего на смиренную мудрость De Senectute я, наверное, никогда не сумею подняться. Но что касается De Amicitia – тут я делал попытки все последние тридцать четыре года, и, пожалуй, небезуспешно.

Когда мы добрались до Миссисипи, шел дождь. Проезжая через Дебьюк, тряслись по улицам, мощеным кирпичом, между неказистыми домами с высокими верандами и крутыми скатами крыш, среди которых тут и там торчали кирпичные церковные башни со шпилями; затем двинулись к реке по длинной аллее, обсаженной вязами и похожей на храмовый неф. Для моих западных глаз это была другая страна, такая же необычная, как Северная Европа.

Дорога поднималась к мосту параллельно дамбе. Поверх нее мы видели широкую синевато-серую водную гладь с зелеными островками и крутой противоположный берег, зеленый и блестящий под дождем.

– Добро пожаловать в Висконсин, – проговорил я.

Салли пошевелилась и улыбнулась мне еле заметной терпеливой улыбкой. Мы пробыли в пути трое суток – почти по шестьсот миль в день по всевозможным дорогам, труднее всего дались мили дорожных работ в Небраске, а Салли была три месяца как беременна. Чувствовала она себя сейчас, по всей вероятности, под стать погоде, но старалась не раскисать. Поглядела на реку вниз по течению, где два параллельных моста соединяют Айову с Иллинойсом, потом посмотрела вперед, где дорога, изгибаясь, поднималась из приречной впадины к волнистым полям Висконсина.

– Ха! – сказала она. – Vita nuova [4]. Наконец-то.

– Еще часа два.

– Я выдержу.

– Я знаю.

Мы поднялись на высокий берег. Дождь неуклонно поливал узкую дорогу, поворачивающую под прямыми углами, белые сельские домики и красные амбары с рекламой “золотого эликсира доктора Пирса”, рыжеющие сентябрьские кукурузные поля, загоны со свиньями, стоящими по колено в жиже. Он лил не переставая, когда мы проезжали Платтвилл, Минерал-Пойнт, Доджвилл, и по-прежнему лил, когда где-то за Доджвиллом от стеклоочистителя отлетела щетка и голый металл начал выцарапывать на ветровом стекле сумасшедшую дугу. Решив не задерживаться для починки, я ехал от Маунт-Хореба до Мадисона, высунув голову в окно; дождь мочил мне волосы, вода затекала под воротник рубашки.

Поток транспорта привел нас прямо на Стейт-стрит. Как бы Салли себя ни чувствовала, мне было интересно. То, во что мы въезжали, давало нам первые жизненные шансы. Я знал, что университет находится в одном конце Стейт-стрит, а здание законодательного собрания штата – капитолия – в другом, и я не мог удержаться: проехал ее всю, а потом повернул назад, просто чтобы хоть немного освоиться. Тут я увидел вход в гостиницу, а рядом – место для парковки; я сразу туда. Когда открывал дверь машины, чтобы рвануть к навесу над входом, Салли сказала:

– Не надо, если дорого.

Я подошел к гостиничной стойке – с волос у меня капало, плечи были мокрые. Администратор плоско положил обе ладони на ореховую древесину и посмотрел на меня с недоверием.

– Сколько стоит номер на двоих?

– С ванной или без ванны?

Несколько секунд колебаний.

– С ванной.

– Два семьдесят пять.

Этого-то я и боялся.

– А без?

– Два двадцать пять.

– Надо посоветоваться с женой. Я вернусь.

Я вышел под навес. Дождь поливал мокрую улицу отвесными струями. За какие-нибудь пятнадцать шагов до машины я еще раз хорошенько вымок. Втиснувшись в тесный сыроватый салон, я должен был снять очки, чтобы увидеть Салли.

– Два семьдесят пять с ванной, два с четвертью без.

– Ох, слишком дорого!

У нас было сто двадцать долларов в дорожных чеках – на них надо было прожить до первого октября, когда у меня будет первая зарплата.

– Я подумал, может быть… Это была тяжелая поездка для тебя. Принять горячую ванну, переодеться в чистое, хорошо поужинать – а? Просто чтобы начать тут по-человечески.

– Начать по-человечески – пользы мало, если в карманах будет пусто. Давай поищем что-нибудь подешевле.

В конце концов мы нашли приземистое одноэтажное бунгало с рекламным щитом на лужайке: “Ночлег и проживание”. Хозяйка была дородная немка с зобом, в комнате было чисто. Полтора доллара, завтрак включен. Мы протащили тот багаж, какой был нам нужен, через кухню, по очереди приняли ванну (горячей воды было вдоволь) и легли спать без ужина, потому что Салли сказала, что устала и есть не хочет, к тому же мы поздно обедали сухим пайком, не доезжая Уотерлу.

Утром под непрекратившимся дождем мы отправились искать постоянное жилье. До осеннего семестра оставалось две недели. Мы надеялись опередить наплыв желающих.

Не опередили. Одни предложили нам дом за сто долларов в месяц, другие квартиру за девяносто; ничего даже близкого к приемлемому, пока нам не показали маленькую, плохо обставленную полуподвальную квартирку на Моррисон-стрит. Шестьдесят долларов в месяц, вдвое больше того, что мы рассчитывали тратить, но лужайка на задах дома, обнесенная низеньким кирпичным заборчиком, выходила на озеро Монона, и нам понравился вид проплывающих яхт. Обескураженные, боясь, что потратим две недели и не найдем ничего лучшего, мы согласились.

Безрассудство. Плата за первый месяц уменьшила наши сбережения вдвое и заставила нас засесть за серьезные расчеты. Мой годовой оклад – две тысячи, годовая квартплата – семьсот двадцать, остается тысяча двести восемьдесят на еду, напитки, одежду, развлечения, книги, разъезды, медицину и мелкие расходы. Даже если покупать молоко по пять центов за кварту, яйца по двенадцать за дюжину и гамбургеры по тридцать за фунт, на напитки и развлечения остается немного. Вычеркнуть их. Расходы на медицину и неизбежны, и непредсказуемы. В Беркли дородовое наблюдение и рождение ребенка – пятьдесят долларов, но сколько это стоит здесь, неизвестно, как и стоимость послеродового ухода и услуг педиатра. На всякий случай надо экономить на чем только можно. Что до мелких расходов, они должны быть совсем мелкими. Вычеркнуть их тоже.

Быть молодым и в стесненных обстоятельствах – это в каком-то смысле даже красиво. Если жена какая надо – а это как раз мой случай, – то бедность становится игрой. Потратив в последующие две недели несколько долларов на белую краску и занавески в горошек, мы устроились. Моим кабинетом на время до рождения наследника сделался теплый и сухой котельный отсек. Письменным столом стал карточный столик, книжный шкаф я смастерил из нескольких досок и кирпичей. По мне, молодой преподаватель, сооружающий книжные полки, – самый счастливый человек на свете, а самую довольную на свете пару составляют этот молодой преподаватель и его жена, любящие друг друга, имеющие какой-никакой заработок, переживающие ту нижнюю фазу экономической депрессии, когда дальше падать уже некуда, и вступающие в свой первый год действительно взрослой жизни, когда вся подготовка позади и вот оно, настоящее.