Дырка от бублика 2. Байки о вкусной и здоровой жизни - Аркадий Лапидус Страница 4

– Ладно! Что жаловаться попусту? На альтернативу нет ни времени, ни Божьего стимула. На чём ты остановился? – спросил я, вытирая руки.

– Да вот… – начал двойник и осёкся. – Это я не писал…

– Чего не писал?

– Ничего не писал. Почти все чистые листы записаны.

– Но это же наш почерк, – перебирая рукопись, заметил я. – Вот и подпись: “Конец первого цикла”. Братуха, ты же добрую половину работы сделал!

– Ничего я не делал. Я только до середины дошёл. И потом, смотри, тут два экземпляра рукописи, а я писал один. Действительно, сон какой-то.

– Как ты догадался! – поддел я. – А главное, где действие, там и мы. Как там… Отче наш, иже еси на небесех! Да светится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси и на земли… Ну что молчишь? Забыл, что ли?

– Я? – возмутился двойник. – Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…

– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого! – закончили мы уже в голос и оказались прямо в беседке Наума Аркадьевича, слившись в единое целое с ним и остальными героями и одновременно находясь рядом.

Ощущение непередаваемое! Я думаю по качеству это то же, что и Божье присутствие в каждой былинке вселенной и одновременно его независимое индивидуальное бытие.

АПОЛЛОН:

“Молодой человек не был грузином, хотя и обладал фуражкой-аэродромом с необъятными полями и маленьким отверстием для головы. Не был он и одним из сыновей или внуков Остапа-Сулеймана-Берта-Мария Бендер-бей Задунайского. Впрочем, кто его знает… Несколько избыточная космополитичная улыбка молодого человека на столь же космополитичном по своей географии лице была той визитной карточкой, которая любому представителю как большой, так и малой нации и народности заявляла о своей лояльности и родстве. Словом, в крови владельца фуражки-аэродрома бурлил и искрился коктейль из исторически выдержанных и характерных кровей.”

”… Аполлон пел, прекрасно танцевал, играл на множестве музыкальных инструментов, свободно рифмовал “кожу” с “рожей” и ударом ребра ладони раскалывал обожжённый кирпич.”

Как говорится – герой во всех отношениях, но…

“…Хотя на лице героя не меркла лёгкая, как солнечный блик, улыбка – на душе было пасмурно.

– У каждого человека горе – смерть близких! – без конца повторял он в последнее время, что было связано с преждевременной кончиной его горячо любимой матушки."

И это бы ещё ничего, если бы не навязчивая мысль, что маму он похоронил заживо.

"… – Моя мама не вписывалась в социально удобную женщину, но она была для меня и папой, и мамой, и бабушкой, и дедушкой. Я всем обязан ей! Всем! А она растаяла, как свечка… На глазах… Саркома, граждане! Злокачественное новообразование! И метастазы! Метастазы, чёрт бы их подрал! Она была тёплая, когда я её хоронил! Почему? Она не умерла!.. Она занималась йогой! Она умела отключаться!.. Это была каталепсия! Да-да – она не умерла! Я похоронил её живую!..»

Немудрено, что от такой навязчивой идеи у героя возникали иногда приступы сильнейших сердцебиений, сопровождаемые смертельными страхами, которые чудесным образом снимал наложением руки его друг и коллега Федя.

ФЕДЯ:

"… Дверь кабинета отворилась, и в помещение, не обращая никакого внимания на присутствующих, проник бледный худой юноша в помятой рубашке и таких же брюках. Всклокоченная причёска и подозрительно горящие глаза завершали картину первого впечатления, свидетельствуя о том, что в данной голове не всё в должном порядке.

Юноша подошёл к столу и бесцеремонно начал копаться в бумагах.

– Опять рукопись потерял?

Доктор зазвенел ключами, открывая сейф.

– Опять, опять…

– На, и не бросай где попало!

Доктор вынул из сейфа папку и протянул её юноше.

– Кстати, познакомься – наш новый директор!

– Ещё один… – вздохнул юноша и протянул ладонь. – Гений! Я – гений!

– Я – тоже, – улыбнулся Аполлон.

– Иронизируете? А жаль. Улыбка у вас хорошая, – сказал юноша и неожиданно тоже улыбнулся.

– У вас тоже, – ответил Аполлон и не соврал: улыбка бледного юноши была светлая.

Минутой позже герой узнал, что звали его Федей и он занимал должность художественного руководителя Дома культуры."

"… Федя был смелым человеком – он писал и говорил правду! Естественно, что его никогда и нигде не печатали и всерьёз не воспринимали. Это совсем не значит, что те, кого печатали, лгали. Просто их правда особенно глаз не колола и, обходя рифы социальных и природных закономерностей, шибко не тревожила. Даже профессиональные сатирики не решались поднять глаза вверх, против течения – к истокам, и смотрели лишь вниз – по течению, указывая на уже образовавшиеся заторы, а не на те места, откуда несло мусор. Следствием этого было то, что не успевали благодарные труженики ликвидировать один затор, как тут же образовывался новый, и, зачастую, в совершенно непредвиденном месте."

"… Федя же всегда плыл и смотрел против течения, то есть вверх, и не понимал – почему, выше министров, ошибающиеся или бездарные смертные прижизненной гласной критике не подлежат."

Понятно, что герой страдал от отсутствия своей литературной реализации, а поддерживал его и всячески поощрял до появления Аполлона лишь Наум Аркадьевич.

НАУМ АРКАДЬЕВИЧ:

"Наум Аркадьевич был личностью незаурядной. В разговоре с собеседником, внушающим доверие, он представлялся не иначе как беспартийной сволочью, видимо, не исключая того, что попадаются ещё и партийные. Конечно же, сволочью он не был, а был по характеру и жизненной позиции Дон-Кихотом, а по профессии врачом. Больные уважали его за то, что он делал их здоровыми, а здоровые – за то, что он не делал их больными.

Надо сказать, что живых Дон-Кихотов не любили, не любят и, видимо, никогда не будут любить власть имущие, благополучные и бескрылые. Как смеялись они над ними, так и продолжают смеяться, а если смех не помогает, то их просто выдёргивают, как вылезший гвоздь из каблука, и швыряют в придорожную жизненную грязь, предоставив полную свободу для окисления. Поэтому биография Дон-Кихота-доктора так же как и биография его литературного коллеги Ламанчского, была сложна, необычайна, полна мытарств и треволнений, падений и подъёмов.

Однако в данном случае результат не стал трагедией. По крайней мере – пока! Доктор закалился, обрёл бойцовские качества, умел постоять за себя и за других и, главное, научился побеждать. Перед самой пенсией он осуществил вечную мечту странников поневоле: купил крохотный саманный домишко с садиком, построил огромную беседку, повесил в ней гамак и бросил свой трудовой якорь в медпункте авторемонтного завода, а в настоящем – объединения. Вот уже более пятнадцати лет он крепко держал здоровье заводчан в своих опытных добрых тёплых ладонях и когда считал нужным, группировал их в кулаки и наотмашь бил по бюрократическим столам, без спросу повышая голос и совершенно не взирая на лица. В результате этого досрочно был построен профилакторий и роскошный физиотерапевтический комплекс с лучшим отечественным и импортным оборудованием и заметно уменьшился поток больничных листов. Вся администрация объединения, включая инженерно-технический персонал и самого генерального директора, лечилась только у Наума Аркадьевича и, называя его профессором, а также главным звеном своего жизнеобеспечения, берегла доктора, терпя все его причуды».