Садовник (сборник) - Валерий Залотуха Страница 4

Мать Бориса поздоровалась с одной, с другой, с третьей, прошла в женскую раздевалку и вышла оттуда совсем другая – в брезентовой, почерневшей от угля спецовке и с противогазной коробкой на боку, в резиновых сапогах, в черной гофрированной каске с лампой «вольф» в руке, и поспешила к бункерам.

Клеть – шахтерский лифт – только поднялась. Из нее сначала вытащили какие-то ненужные сейчас внизу трубы, а потом вышли несколько чумазых до черноты шахтеров с не загашенными еще лампами «вольф». Они работали в ночную смену.

– Здравствуй, Федь, – сказала мать Бориса одному из них, большому, сутулому.

– А, здоров, Ань, – сказал он, при виде нее вскинувшись от лежащей на плечах усталости, и, снова ссутулясь, ушел.

– Чего задержались, ночники? – весело крикнул один из входящих в клеть.

Те не отвечали, улыбались устало.

– А у них там девки в закутке спрятанные, – хохотнул другой.

– И гармоня! – добавил первый.

Шахтеры засмеялись. И клеть полетела под землю.

Внизу все быстро освободили ее и пошли по черно-желтой подземной улице.

На откатке уже стояли женщины, с которыми работает мать Бориса, – маленькая толстая бабенка Любка и мать Серого.

– Чего опаздываешь-то? – тонко и весело закричала Любка.

– Проспала чего-то, – сказала мать Бориса и прибавила: – Здрасьте.

– Здорово! – крикнула Любка, видно, она не научилась тихо разговаривать. – Снилось чего хорошее?

– Ага…

– Расскажешь потом!

– Здравствуй, Ань, – бросила на ходу мать Серого. Она первая пошла к наполненным углем вагонеткам. Теперь их надо было откатывать до того места, где их может прицепить подземный поезд. Самое трудное – оттолкнуть вагонетку. Мать Серого уперлась плечом, подавшись вперед, мать Бориса откинулась назад, упершись спиной в стену и отталкивая вагонетку ногой. Рядом, в темноте проходки, вырываясь, оглушающе шипел сжатый воздух и били отбойные молотки.

– Пошли! – крикнула мать Бориса и, как мать Серого, наклонилась вперед и стала толкать вагонетки. Их лица напряжены, губы сжаты. Пошли…

Сзади навальщики – мужики. Большими шахтерскими лопатами они быстро наваливают в вагонетки уголь. Они снимают брезентовые робы и остаются в майках, грязных и рваных.

– Пошли-пошли! – кричит Любка.

Пошли…

В самой чаще густого кустарника, где вырыта землянка-штаб, сидят на редкой траве пацаны – те, кто живут со своими родителями в деревянных домах, а дрова, уголь и картошку хранят в деревянных сараях. Это – Витька, Вадим, Рыба и еще двое-трое больших ребят лет по пятнадцати. Остальные – пацаны от семи до двенадцати лет. Здесь же лежат два огромных лохматых пса, которые всегда с пацанами. Все молчат, потому что заняты делом серьезным и ответственным. У «больших», а также у Серого в руках длинные, похожие на старинные, самодельные поджигные пистолеты. Они счищают серу со спичек о края стволов – заряжают.

Между сидящими ползал на четвереньках остриженный наголо ушастый семилетний Колька и собирал очищенные спички. Он собрал целую горсть их и протянул на ладони Рыбе.

– Рыб, сколько здесь, посчитай!..

– Отвали, – отмахнулся Рыба.

– Юрик, посчитай, – обратился он к Юрику, который сам чуть больше Кольки.

Юрик долго смотрел на Колькину ладонь и наконец тихо сказал:

– Мы еще столько не проходили.

– Вить, посчитай, а?

Витька, похоже, самый взрослый из них. Он здесь командир, вождь. Он зажал пистолет коленями, взял с Колькиной ладони спички и пересчитал.

– Восемнадцать… А там у тебя сколько? – спросил он и указал на большую кучку обезглавленных спичек.

– Вот, – Колька показал пальцем на написанное на земле число – 838.

– Восемьсот тридцать восемь прибавить восемнадцать, – считает Витька, записывая на земле палочкой, – будет… восемьсот сорок шесть…

– Пятьдесят, – не отрываясь от дела, поправил его Вадим.

– Чего? – не понял Витька.

– Пятьдесят шесть, – пояснил Вадим, подняв на Витьку спокойные глаза.

– А-а, ну да, – поправился Витька и вывел на земле «856».

– Ты их сколько хочешь собрать, тысячу, что ли? – спросил Рыба.

– Тысячу девятьсот пятьдесят, – ответил Колька, четко выговаривая слова.

– Это почему же? – насмешливо спросил Рыба.

– Потому что сейчас – тысяча девятьсот пятьдесят, – ответил Колька, отодвинул в сторону спящую собаку и нашел под ней спичку.

– Во как, – хмыкнул Рыба. – Дает… Ну как ты целишься?! – прикрикнул он на Юрика, который подобрал с земли пистолет Рыбы и, приставив его рукояткой к лицу, сощурив один глаз, целился в одному ему известную мишень.

– Дай сюда! – Рыба отобрал пистолет. – Так без глаза останешься – отдача… Во как надо, – показал он, вытянув руку и сощурив глаз.

– Дай попробую, а, Рыб? – с тихой надеждой попросил Юрик.

– Вырасти сперва. – Рыба продолжал заряжать пистолет.

Все молчали, занимаясь своим серьезным делом.

– Всё, коробок зарядил, – заговорил первым Витька и бросил в сторону пустой коробок.

– Я – полтора, – подал голос Рыба.

Витька взял шомпол и, трамбуя, объяснил:

– Трубка новая, проверить надо… может разорвать.

Остальные тоже старательно трамбовали заряды, рвали газету на пыжи, засовывали их в ствол, снова трамбовали и после этого стали закладывать в стволы самодельные пули.

– Говорят, в ёлках нашли мужика и бабу с перерезанным горлом, – стал рассказывать Мишка, но замолчал, занятый своим пистолетом.

– Там банда, ее второй год ловят, говорят, и фрицы там есть, – продолжил Вилипутик.

– Хватит, – оборвал их недовольно Витька. – Я сколько раз туда за щавелем ходил… И не видел никого…

– Мало ли что не видел, – не согласился Мишка.

– А я в ёлки за миллион не пойду, – признался Рыба. – Давайте мне миллион – не пойду…

– Ага, просят тебя: «Рыба, возьми миллион!» – хмыкнул Вадим.

Пацаны засмеялись.

Рыба не обиделся, поднялся с пистолетом в руке.

– Получи, вражина, – тихо проговорил он, подготавливая в ямке на стволе «подкормку».

К тополю привязано пугало, одетое в форму немецкого солдата. Мундир страшно изорван, видимо, не одну пулю он уже получил. На его набитой тряпьем безликой голове – черная рогатая каска. Рыба встал, и сразу встали пацаны, глядя на «фрица». Рыба вытянул руку, прицелился и чиркнул боковушкой спичечного коробка по «подкормке». Сначала раздалось шипение. Пацаны вытянули шеи, подняли головы собаки. Выстрел ухнул. Ничто на мундире фрица не шелохнулось.