Дилетантское прощание - Энн Тайлер Страница 4

– Ложечку-другую томатного супа-пюре? Или куриной лапши?

– Ничего.

У меня вышло «нидево». В самый раз рекламировать средство от насморка.

– Нандина ратовала за суп, а я – за лапшу, поскольку в ней много белка.

– Нидево! – повторил я.

– Ладно, тогда просто чай. Мой особый волшебный чай от ангины.

Пегги поставила пакет на столешницу и достала пачку чая «Констант Коммент».

– Я взяла без кофеина, чтобы ты спал хорошо. Потому что сон, знаешь ли, лучшее лекарство. – Следом появились лимон и баночка меда. – Иди ложись.

– Но я не…

«Не» получилось как «де». Пегги наконец-то мне вняла и отвлеклась от чайника, который наполняла водой:

– Ты сам-то себя слышишь? Что, позвонить Дороти?

– Не надо! (Дедадо.)

– Просто оставлю ей сообщение. Чтобы не отрывать от дел.

– Нет! (Дед.)

– Ну как хочешь.

Пегги поставила чайник на конфорку. Она как будто знала, что наша старая плита зажигается вручную, ибо не глядя взяла спичечный коробок. Я присел на стул, а Пегги разрезала лимон надвое и выдавила его в кружку, попутно сообщив об укрепляющем воздействии лимонной кислоты на иммунную систему.

– Вот почему нужен «Констант Коммент», в нем апельсиновая кожура, – сказала она и затем поведала, что сама очень редко простужается благодаря врожденной сопротивляемости организма…

Разговор о чае.

В лимонный сок Пегги плюхнула изрядно меду, и снадобье заняло четверть кружки. А для воды-то место останется? Следом отправились два чайных пакетика, нитки которых Пегги перекинула через край кружки, манерно оттопырив мизинец, что, видимо, означало шутку, сопровождаемую фразой с нарочитым британским акцентом:

– Это отшень, отшень вкусно, старина.

Я вдруг понял, что у меня раскалывается голова, хотя до прихода Пегги ничего не болело.

Пока закипал чайник, врачевательница моя пошла за пледом. Насколько я знал, в доме у нас не было пледа, но смолчал, ибо хотел тишины и покоя. Пегги вернулась и рассказала о своем отце, который простуду лечил луковицей:

– Грыз сырую. Как яблоко.

За неимением пледа она принесла стеганое одеяло, которое, видимо, отыскала в спальне, где, как помнится, царил бедлам. Ну и ладно, сама виновата, гостей мы не ждали. Пегги укутала меня как маленького, и я сжался в комочек.

– Один раз мама простудилась, так отец заставил ее съесть луковицу. Правда, маму тотчас вырвало.

Уши у меня слегка заложило, голос Пегги слышался глухо, как сквозь сон.

Поспевший чай и впрямь смягчил мне горло. От пара дышать стало легче. Я потихоньку прихлебывал, съежившись под одеялом.

– Наверное, стоило обработать луковицу, – говорила Пегги. – Может, проварить ее в меде. У меда, знаешь ли, прекрасные антибактериальные свойства.

Она уже протирала столешницы. Я не пытался ее остановить. Что толку? Я допил приторно-сладкий чай, молча поставил кружку на стол и побрел в гостиную. С тихим шуршанием «плед» волочился шлейфом, подметая крошки и соринки с пола. Я рухнул на диван. Свернулся калачиком, чтобы не мешали газеты, и крепко уснул.

Меня разбудила хлопнувшая входная дверь. Пегги ушла, подумал я, но услышал, как звякнули ключи, брошенные в фарфоровое блюдо в прихожей.

– Дороти? – окликнул я.

– М-м-м? – На ходу читая открытку, найденную в корреспонденции под почтовой щелью, сквозь арочный проем жена вошла в гостиную: – Ох! Ты заболел?

– Чуток рассопливился. – Я с трудом сел и посмотрел на часы: – Сейчас пять!

Дороти не поняла:

– У меня пациент не явился.

– Я проспал весь день!

– На работу не пошел? – спросила Дороти.

– Пошел, но Айрин отправила меня домой. Жена фыркнула: она знала характер Айрин. – А потом пришла Пегги, принесла суп. Опять фырканье: она знала и Пегги. Дороти бросила почту на журнальный столик и скинула сумку с плеча. Дамские сумочки она не признавала и вечно ходила с битком набитой потертой сумкой коричневой кожи – в старых черно-белых фильмах такие носили шпионы. На белой врачебной куртке виднелся диагональный след от ремня. Дороти часто принимали за повара, только не главного. Порой меня это смешило, но не всегда.

Дороти прошла в кухню, чтобы перекусить крекерами. Она всегда завершала свой рабочий день ровно шестью крекерами – «рекомендованной порцией», указанной на упаковке. Жена моя рабски следовала подобным рекомендациям, даже если это касалось половинки кекса (но дело далеко не всегда ограничивалось питанием).

Да вот беда, в тот день крекеров на месте не оказалось.

– Ты не видел мои крекеры? – из кухни крикнула Дороти.

– Что? Нет. – Я спустил ноги на пол и закутался в «плед».

– Не могу найти. На столе их нет.

Я промолчал, поскольку сказать было нечего. Через секунду Дороти возникла в дверном проеме:

– Ты убирался в кухне, что ли?

– Кто, я?

– Столешницы пустые. Ничего не могу найти.

Я поморщился:

– Наверное, Пегги постаралась.

– Лучше не лезла бы. Куда она подевала крекеры?

– Понятия не имею.

– Я посмотрела в шкафах, в кладовке…

– Позже найдутся, – сказал я.

– А сейчас что мне есть?

– Может, сухарики?

– Я не люблю сухарики, я хочу крекеры. Я примостил голову на диванную спинку.

Если честно, тема уже слегка притомила.

К несчастью, Дороти это заметила:

– Может, тебе все равно, но я весь день ничего не ела. Только кофе выпила! Я оголодала.

– А кто виноват-то? – возразил я. (Мы уже не раз это обсуждали.)

– У меня столько дел, что некогда поесть.

– Дороти, с раннего утра до позднего вечера ты живешь на кофе с сахаром и сливками. В основном на сахаре и сливках. А еще врач!

– Да, я врач. И очень усердный врач. У меня ни минуты свободного времени.

– Другие тоже очень заняты, но как-то исхитряются подкрепиться.

– Возможно, у других совести меньше.

Дороти подбоченилась. Сейчас она слегка смахивала на бульдога. Раньше я этого не замечал.

Ну почему, почему, почему надо было это заметить именно в тот день? Почему я не сказал: «Милая, ты, конечно, проголодалась и поэтому злишься. Давай-ка пойдем на кухню и чем-нибудь тебя покормим»?

А вот почему. Из-за ее следующей реплики:

– Кто бы говорил! К тебе-то вон няньки бегают с домашним супчиком.