Дерево растет в Бруклине - Бетти Смит Страница 4

Фрэнси нравился сам запах кофе и то, что он такой горячий. Пока ела хлеб с языком, она сжимала в ладони чашку, наслаждаясь теплом. Время от времени она вдыхала сладковатую горечь. Это было даже лучше, чем пить. После еды напиток выливался в раковину.

Две маминых сестры, Эви и Сисси, часто приходили в гости. Каждый раз, глядя, как Фрэнси выливает кофе, они читали Кэти лекцию о том, что нельзя переводить продукты напрасно.

Мама отвечала: «Фрэнси, как и все, имеет право на чашку кофе за завтраком, за обедом и за ужином. Если ей больше нравится выливать его, а не выпивать, пусть так и делает. Я считаю, что людям вроде нас полезно иногда что-то потратить напрасно. В эту минуту чувствуешь себя богачом с кучей денег, которому не надо трястись над каждым пенни».

Такого странного взгляда придерживалась мама, и он доставлял Фрэнси большое удовольствие. Здесь крайняя бедность соприкасалась с заоблачным богатством. Девочка чувствовала, что, будь она хоть бедней всех в Уильямсбурге, в каком-то смысле она богаче. Она богаче, потому что может что-то потратить напрасно. Фрэнси медленно ела свой глазурованный пончик, чтобы подольше наслаждаться сладким вкусом во рту, и кофе за это время совсем остыл. С царственным видом она вылила его в раковину, чувствуя себя, как всегда при этом, сумасбродной транжиркой. После еды она была готова отправиться к Лошеру, чтобы запастись на полнедели черствым хлебом для семьи. Мама сказала, что можно взять никель и купить черствый пирог, если найдется не очень мятый.

Пекарня Лошера снабжала окрестные магазины. Хлеб не заворачивали в вощеную бумагу, и он быстро черствел. Лошер выкупал черствый хлеб у своих клиентов и продавал его за полцены беднякам. Магазин находился при пекарне. Напротив входа располагался длинный прилавок, по обе стороны от него тянулись узкие скамейки. За прилавком распахивалась огромная двустворчатая дверь. Из нее выезжал поддон с хлебом, и буханки опрокидывались прямо на прилавок. Две буханки стоили никель, и, когда поддон разгружался, начиналась давка за место у прилавка. Хлеба вечно не хватало, и порой приходилось ждать, пока разгрузят три или четыре поддона, чтобы до тебя дошла очередь. При такой цене хлеб не упаковывали, предоставляя это покупателям. Среди покупателей преобладали дети. Некоторые засовывали буханки под мышку и шагали домой, без стыда выставляя свою бедность напоказ всему свету. Более гордые хлеб упаковывали – кто-то заворачивал в старые газеты, кто-то клал в мешок из-под муки, чистый или грязный. Фрэнси брала с собой большой бумажный пакет.

Она не стремилась прорваться к прилавку первой. Она села на скамейку и смотрела. Дюжина ребят толкалась и шумела у прилавка. Четыре старика дремали на скамейке напротив нее. Пожилые люди, которые жили на иждивении родных, состояли в семье на побегушках или присматривали за малышами, другой работы для престарелых в Уильямсбурге не было. Старики оттягивали как можно дольше момент покупки, потому что у Лошера вкусно пахло теплым хлебом, а солнце через окно ласково пригревало их старые спины. Они сидели и клевали носом часы напролет, но им казалось, что они проводят время с пользой. Ожидание наполняло их жизнь на какой-то срок смыслом, и они снова чувствовали себя почти нужными.

Фрэнси посмотрела на самого старого из стариков. Она начала играть в свою любимую игру – сочинять истории про людей. Редкие спутанные волосы были у старика того же грязновато-серого цвета, что и щетина на запавших щеках. В углах губ корочкой присохла слюна. Он зевнул. Зубов у него не было. Фрэнси смотрела зачарованно и брезгливо, как он закрыл рот, губы запали внутрь, рот исчез и нос почти уткнулся в подбородок. Она разглядывала старое пальто, из порванного шва на рукаве торчала подкладка. Старик сидел в бессильно расслабленной позе, и его ноги широко разъехались, на ширинке панталон, покрытых жирными пятнами, не хватало одной пуговицы. Фрэнси заметила, что ботинки у него стоптались и просят каши. В одном ботинке – рваный шнурок с многочисленными узелками, а в другом – обрывок грязной веревки вместо шнурка. Из ботинок торчали большие пальцы, грязные, с обломанными серыми ногтями. Воображение у Фрэнси заработало…

«Ему много лет. Больше семидесяти, наверно. Значит, он родился, когда Авраам Линкольн был жив и готовился стать президентом. Уильямсбург тогда был деревней, и может быть, во Флэтбуше еще жили индейцы. Это было так давно». Фрэнси не сводила глаз с его ног. «Когда-то он был маленьким. Милым, чистеньким младенцем, и мама целовала его маленькие розовые пальчики. Может, ночью во время грозы она подходила к его кроватке, подтыкала одеяло и шептала: «Не бойся, мама с тобой». Вынимала его из кроватки, прижималась щекой к его макушке и называла своим единственным, своим любимым сыночком. Потом он подрос, стал как мой брат, бегал по дому, выбегал во двор, хлопал дверьми. И мама бранила его, но думала – может, когда-нибудь он станет президентом Соединенных Штатов. Потом он стал юношей, сильным и веселым. Когда шел по улице, девушки улыбались и оборачивались ему вслед. Он улыбался в ответ, а самой хорошенькой, может, даже подмигивал. Наверное, он женился, у него родились дети, они считали его самым лучшим папой на свете, потому что он много работал и покупал им игрушки на Рождество. Сейчас его дети постарели, как он сам, у них свои дети, и старик больше никому не нужен, все ждут, когда он умрет. Но он не хочет умирать. Он хочет еще пожить, не важно, что он такой старый и у него не осталось в жизни никаких радостей».

Стало тихо. Летнее солнце струилось в окно и вычерчивало на полу пыльные косые дорожки. Большая зеленая муха металась в подсвеченной солнцем пыли и жужжала. Кроме Фрэнси и дремавшего старика, никого в лавке не осталось. Дети, ожидавшие хлеба, вышли во двор и там играли. Их высокие пронзительные голоса доносились словно издалека.

Вдруг Фрэнси вскочила. Сердце бешено заколотилось. Ей стало страшно. Непонятно почему, ей представился аккордеон, растянутый во всю ширь. Потом аккордеон стал сжиматься… сжиматься… сжиматься… Жуткая паника, которой не было названия, охватила ее, когда она подумала, как много милых младенцев в этом мире рождаются, чтобы стать потом такими же стариками. Ей нужно вырваться отсюда, иначе это случится и с ней. Сейчас она превратится в беззубую сгорбленную старуху, которая у всех вызывает отвращение.

В этот момент двойные двери позади прилавка распахнулись, подъехал поддон с хлебом. Вышел мужчина и встал за прилавок. Транспортер подавал хлеб ему, а он выкладывал его на прилавок. Дети, которые услышали на улице звук открывающихся дверей, ворвались в магазин и оттеснили Фрэнси, которая чуть-чуть не успела добежать до прилавка.

– Мне нужен хлеб! – крикнула Фрэнси.

Старшая девочка сильно толкнула ее и поинтересовалась, кто она такая и не много ли о себе воображает.

– Не твое дело! Не твое дело! – ответила ей Фрэнси.

– Мне шесть буханок и пирог, только не очень мятый! – крикнула она.

Ее напор произвел впечатление на мужчину за прилавком, он швырнул ей шесть буханок и наименее пострадавший из бракованных пирогов и взял у нее две монеты по десять центов. Фрэнси проталкивалась к выходу, по пути уронила одну буханку и с трудом ее подобрала, потому что теснота не давала наклониться.