Обыкновенный волшебник - Татьяна Веденская Страница 4

– Ну и как они живут?

– Каждый из них думал, что он никогда не будет жить как все. Не будет ругать судьбу, не будет кланяться перед начальником. Слышал бы ты меня сегодня. Да, Игорь Борисович. Нет, Игорь Борисович. Я постараюсь, Игорь Борисович. Разве так я должна себя вести? Я должна встать и сказать – вы, мой дорогой Игорь Борисович, просто врун несчастный. Вам меня выгодно в заштатных держать – статей больше, денег вчетверо меньше. И все такие – все экономят, рассказывают про кризис. А газета его – барахло. И редактор он тоже так себе. Мое интервью с адвокатом завернул!

– Это он зря сделал, хорошая была статья. А почему, кстати, он ее завернул?

– Сказал – людям такое читать скучно. А этот адвокат вытащил невиновного из тюрьмы. Неинтересно? Зато вчера Игорь Борисович выпустил статью про леших. Сказал, что рейтинги от таких статей растут. Слышишь – у них от леших рейтинги растут! – Резким движением я отставила кружку на подоконник, мутная вода от этого слегка расплескалась. Ну, ничего. Этот подоконник и не такое видал. Стерпит! Господи, надо собирать вещи – мы перебираемся в какую-то комнату. Переезжаем, когда я даже не уверена, что хочу этого. Жизнь взрослого человека – одна сплошная ловушка. И врут все про то, что с годами многое становится легче. И нельзя делать то, чего хочется. А если становится можно – я видела и такое, – уже не очень-то и хочется.

– Ты куда? – окрикнул меня Паша, и я поймала себя на том, что стою в коридоре, зависнув около двери, как компьютер с вирусной программой. Я оглянулась, улыбнулась и пожала плечами.

– Пойду пройдусь. К тетке зайду, она звала, – и пошла дальше.

– Постой, а вещи? Когда ты их будешь собирать? – возмутился он.

О, только не это. Не надо говорить мне, что делать, особенно тогда, когда я совершенно не хочу это делать.

Тетя Люба, Любаша – мамина младшая сестра, а также и ее полная противоположность не только по характеру, но и по тому, как сложилась их жизнь. Мама прожила всю свою жизнь в Ярославле, отвергая саму идею переезда как противоестественную. Где родился – там и сгодился. Тетка переезжала всю жизнь, ее муж был военным. Тетя Люба вышла замуж за дядю Юру, когда он еще был лейтенантом, но на этом сходство с известной пословицей заканчивалось. Дядя Юра так и не стал генералом. Впрочем, отслужив, Любашин муж вернулся в квартиру своих родителей. Так, помотавшись по всей нашей бескрайней стране, пожив буквально везде, от Владивостока до Бреста, тетка неожиданно даже для себя оказалась не просто в Москве, но в ее центре, в доме с окнами на Белорусский вокзал. Свекор ее к тому времени уже умер, а недавно умерла и свекровь – царствие ей небесное.

Но не только географией была выражена эта разница между теткой и моей матерью. Люба была бездетной, а у мамы была я. Тетка всю свою жизнь, сколько она себя помнила, по ее же собственным словам, была замужем – мама не была никогда. Жизнь Любаши всегда бурлила, что-то вечно происходило, вечно новое – идеи, люди, праздники. Словом, движуха. Тетка всегда была очень общительной. Мама же любила уединение и покой. Иногда она говорила мне, что я пошла не в нее, а именно в сестру – и нравом, и внешностью. Хотя Любаша, напротив, всегда говорила, что буквально видит во мне свою молоденькую сестру. Мама тоже была крошечная, не больше наперстка, и ее тоже мало кто принимал в жизни всерьез.

Мама и тетка были настолько разными, что иногда казалось, будто они вообще-то никак не могут оказаться сестрами. Генетика причудлива. С теткой я всегда чувствовала себя раскованно, свободно – мы громко хохотали, как подружки. И пили красное вино, а она подмигивала мне и просила не говорить об этом маме. Мамы же мне просто очень не хватало. С ней рядом можно было просто сидеть и молчать и чувствовать себя совершенно, абсолютно счастливым человеком. Зато с теткой можно было говорить обо всем. И там, где мама только удивленно поднимала бровь, качала головой и вздыхала, Любаша меня понимала. Мама жила в полнейшей уверенности, что нам в этой жизни ровным счетом ничего не требуется, кроме того, что у нас и так есть. Крыша над головой, дубовая роща перед домом, тишина предрассветной Волги. Тетка была уверена, что из меня обязательно получится хороший журналист и что в жизни обязательно нужно к чему-то стремиться. Она меня вдохновляла. Вот и сейчас лицо маминой сестры расплылось в широчайшей улыбке Чеширского кота, стоило появиться на ее пороге, и мне моментально стало легче.

– Ого, кого я вижу. А я уж было подумала, что ты совсем зазналась после этого твоего красного диплома, – усмехнулась тетка, возникнув в дверном проеме в цветастом халате и с таким же цветастым кухонным полотенцем в руках. Моя мама была худенькой, Любаша – женщина в теле, регулярно борющаяся за то, чтобы каким-нибудь способом избавиться хоть от малой доли этого самого тела.

– Мы переезжаем, – уныло ответила я, все еще ощущая себя в самой гуще этой черной, похожей на деготь полосы.

– Куда? В преисподнюю? С таким лицом можно переезжать только туда, – усмехнулась тетка, впуская меня внутрь, в свои чертоги. Квартира требовала ремонта, еще когда был жив свекор, а теперь она буквально умоляла об этом, валяясь у тетки в ногах. Но та оставалась непреклонна: чиниться – так только за государственный счет. Не положено – значит, будем жить в том, что есть. А есть – море шкафов допотопного производства, обшарпанных от неимоверной старости – еще бабушкой/дедушкой купленных. Имелись половички и коврики в невероятном количестве, чтобы прикрывать истертый паркет. Была старая одежда – пальто, куртки, дубленки, – развешанные горами на желтых позолоченных вешалках. И было старинное зеркало в тяжелой раме, сквозь туманную дымку которого на меня смотрела крошечная лохматая брюнетка с яркими голубыми глазами и неправильными чертами лица, незнакомка из параллельного мира, странно похожая на меня.

– С таким выражением переезжают в коммуналку те, кому отказали в работе, выгоняют из общаги, и вообще все плохо! – высказалась я, насупленная и нахохлившаяся сверх меры.

– К нам в гости бука приехала, – радостно хлопнула в ладоши Любаша. На восторженные крики из гостиной высунулся Юра, теткин муж. Высокий и, как и Любаша, толстый – он улыбнулся мне и кивнул.

– Привет студентам! – отсалютовал он. – Обмывать диплом будем?

– Тебе все бы обмывать, – тут же завелась тетка, грозясь на мужа кухонным полотенцем. Все это – и крики, и улыбки, и запах жареных котлет – было таким невыносимо домашним, уютным и нормальным, что только добавило пару лишних ведер в мою и без того глубокую пучину депрессии. Конечно, мы стали обмывать диплом. И нашелся недоеденный яблочный пирог, который тетка печет как заведенная круглый год, словно на Белорусской есть тайный канал неограниченного доступа к зеленым и кислым яблокам.

– Значит, закончила? – спросил дядя, крякнув после того, как заглотнул стопку, над которой я мучилась уже минут двадцать. – Совсем большая. И какова! Еще смеет быть недовольной! Все у тебя будет хорошо, ты молода, хороша, замуж выйдешь – и все, – утешал меня он.

– Да куда ей замуж, чего в нем, в замуже-то хорошего? – вступилась за меня Любаша, подкладывая пирога. Учитывая тот факт, что фигурой я пошла в маму, пирогов я не боялась. Тетка часто рассказывала, что все детство и особенно в юности люто завидовала двум вещам: маминым фигуре и глазам – еще бы, красота какая. Когда я родилась, Любаша обрадовалась – такие глаза просто обязаны передаваться по наследству. Как раритет, как бабушкино колье – от дочери к дочери. Почему у самой тетки детей не было, неизвестно. То ли у нее, то ли у Юры что-то не сложилось, я не знаю. Никогда не спрашивала, неудобно было. Догадывалась, что тетка переживала жутко. Хотя бы даже по тому количеству платьишек и кукол, которые она, не переставая, слала нам с мамой изо всех точек необъятной нашей родины. Зато у них с Юрой был кот Гарри, названный так в честь Поттера, конечно. Потому что волшебный – они любили его с неистовой силой. Толстый, как хозяева, и пушистый, теплый, точно грелка, Гарри лежал на моих коленях и урчал.