Записки из клизменной - Алексей К. Смирнов Страница 40

Инфаркт

«Скорая помощь» приехала по случаю инфаркта.

Первый вопрос:

– Ну, где инфаркт?

Да вот же он.

Пациент, глубоко взволнованный, описал симптоматику. Кашель, боль в горле, сопли из носа.

– Но почему же инфаркт?

Снисходительно:

– Сердце ведь слева?

Ну, допустим.

– Так вот из левой ноздри сопля длиннее раза в два. Все тянется и тянется – это инфаркт!

Враги ли человеку его близкие? Не знаю, не знаю. Когда как.

Иногда, имея дело с женами и мужьями моих пациентов и пациенток, я склонялся к утвердительному ответу.

Был у меня давным-давно один больной, пожилой человек. Я тогда работал в поликлинике, а он лежал дома, и меня обязывали к нему ездить.

Сей человек перенес стволовой инсульт и остался жить, но почти не глотал. Бывают такие вещи после инсульта. Ну, прошло время, а он так и не глотает. Тут уже ничего нельзя сделать. Если человеку отрежет трамваем руку или ногу – их же не пришьешь? Разве что в лечебнице Айболита или в институте микрохирургии.

Но жена клиента, внешне и внутренне отчаянно похожая на сову-неясыть, систематически названивала в поликлинику и желала видеть меня. Зачем? А вот зачем. Ей хотелось разыгрывать стереотипную, полюбившуюся ей сцену.

Вот я приеду, бывало, похожу вокруг, помашу молоточком, пошевелю бровями, разведу руками – ну а что я могу сделать? Ничего.

– Да, такие вот дела, – развожу я, значит, руками. – Ничего не могу поделать…

Для неясыти наступала звездная минута. Она взмахивала крыльями и отрабатывала условный рефлекс на мои слова. Поворачивалась к клиенту и утешающим голосом ворковала ему:

– Помирай, Мишенька, помирай, мой хороший. Вот как у нас теперь. Помирай, мой родной.

По лицу Мишеньки катились слезы – не то от волнения, не то просто такая непроизвольная была реакция, и он мычал.

Пожав плечами, я уезжал.

Через пару недель меня вызывали заново.

Я совал ему ложечку в горло, привычно обнаруживал отсутствие глоточного рефлекса и разводил руками:

– Ничем не могу помочь.

Неясыть с готовностью вскидывалась:

– Помирай, Мишенька, раз такие дела, помирай, мой хороший.

Я осторожно прощался и уходил. Мишенька плакал.

Через полгода я не смог это выносить и волевым нажимом уложил Мишеньку в больницу. Хлопая крыльями, неясыть поскакала за ним, приговаривая свое.

– Помирай, Мишенька, помирай.

Он и помер в итоге, по-моему, что было для него не худшим исходом.

Случайные встречи бывших больных с докторами способны пронять до печенок. Камень зарыдает.

– Доктор, как же вы постарели! Да вы должны меня помнить, я у вас еще в старом корпусе лежала…

«Ну да, ну да, – раздражается и мямлит доктор. – Так почему ты-то жива до сих пор?»

Аптека.

Возле окошечка топчется дед.

– Растет и чешется, растет и чешется… Мне бы чего…

Действительно: рожа заклеена пластырем поверх ватки.

Аптекарша услужлива:

– Может быть, это?

– Не, это не берет… растет и чешется. Вот была штука… забыл, как называется… от той вроде ничего…

Аптекарша лезет вон из кожи:

– Вот очень хорошее средство.

Выставляет баночку. От «растет и чешется».

– Но это стоит девяносто девять рублей…

Дед в замешательстве. Еще топчется, но мыслями уже далеко от баночки.

– Не, я пока пойду еще переговорю с людьми…

Знойным августовским днем 2006 года, в самую жару меня вынесло к Первому мединституту, прямехонько к родной кафедре нервных болезней.

Все вокруг разогрелось и подрагивало; в своем комплексе ощущения немедленно перенесли меня на тринадцать лет назад, когда был такой же август и жарило такое же пекло.

Я только что закончил ординатуру, но меня обязали подежурить – не то в последний, не то в предпоследний раз. Ординаторы и интерны – публика совершенно бесправная. Поставили в график – и не вырубишь топором. Это не важно, что клиника еще закрыта и не принимает больных, и по городу не дежурит, что в отделении пусто, ни одного пациента – дежурь, и все. То есть просто просиди там сутки и занимайся, чем хочешь.

Тоска воцарилась невыносимая.

Нас было двое, еще сестричка со мной маялась. Ближе к ночи она сказала, потупив взор:

– Я пошла спать, Алексей Константинович. Если вам что-нибудь понадобится, я в первой палате.

Боже ты мой, и что же это мне может понадобиться? Она была маленькая, мне по плечо, а роста я очень среднего; вся какая-то опухшая, в мелкой сыпи и с жидкими волосенками; в ней было нечто от грызуна, она была страшнее чумного микроба.

– Нет-нет, мне ничего не нужно, – я с напускной беззаботностью покачивался с пятки на носок и смотрел в сторону.

…Ночью я вышел побродить по коридорам. Было дико и непривычно видеть безлюдные палаты с койками без белья, на которых покоились скатанные матрацы. И вот какую власть имеет над нами привычка! на секунду мне захотелось, мне представилось, как восстанавливается, и вот уже тут лежат инсульты, а тут радикулиты, а там помирает парочка черт-те с чем, все обыденно и знакомо. Как было бы спокойнее, думал я, если бы оно вдруг заполнилось, отделение. Инсультами и травмами – как хорошо! Иначе муторно на душе и даже страшновато.

Это видение, конечно, держалось не очень долго.

Зашел в аптеку. А там передо мной оказался солидный дядечка.

Ему был нужен бинт, ноги обтягивать, самого большого размера бинт и самого большого размера ноги.

Принесли ему.

– Не то, вы что! – затрубил на все помещение, а оно маленькое. – Мне же сетчатый!

– Так бы и сказали, – пожав плечами, милая аптекарша уходит на склад.

Вернулась.

– Вот вам шестерочка, три пятьдесят.

Рассматривает на свет, щурится:

– Во! Да мне таких штучки три…

Аптекарша полуутвердительно улыбнулась:

– Вы издеваетесь?

И пошла на склад.