Журавль в клетке - Наталия Терентьева Страница 40
Журавль в клетке - Наталия Терентьева читать онлайн бесплатно
Я-то маялась от разрывающего противоречивого чувства – мне хотелось и самой прижаться к Соломатьку и больше никогда от него не отходить, и в то же время высказать ему все те горькие слова, которые накопились у меня и за все прожитые с ним годы, и за то последнее, мучительное время, когда он никак не мог определиться – где и с кем же ему быть.
Сейчас, встретив его через много лет и испытывая снова нечто подобное – меня так же тянет к нему, и сила этого притяжения гораздо сильнее всех доводов рассудка, – я думаю, что поняла кое-что о природе этого притяжения. Может быть, лет через сто или пятьдесят это станет ясно всем. А сейчас, когда говорят: «Где твоя гордость?» или «Где была твоя голова?», я отдаю себе отчет.– голова тут вовсе ни при чем, и тем более гордость. Это все равно что стоять возле электрической розетки и уговаривать ее не искрить и вообще не давать электрический ток в неположенное время, например, когда туда залилась вода или несмышленый малыш решил проверить, а что там, в загадочных дырочках, так красиво сверкает…
А тогда мы бродили по прекрасному весеннему лесу, и я физически ощущала силовое поле, возникающее между нами, – плотное, искажающее реальность, мощное и страшное в своей неотвратимости. Маленькая Маша страдала у меня на руках, никак не засыпая, – думаю, ей мешало все то же поле. Соломатько легкомысленно и нарочито стрелял глазами по другим молодым мамашам, при этом намекая мне на интимную близость, которая у нас отсутствовала к тому времени уже почти год. А я маялась. И на выходе из леса взяла и дала ему того самого «пенделя», то есть по-простому – пнула его коленкой под зад. Очень сильно, без особых предисловий и объяснений. Наверно, поле с невидимой и необъяснимой энергией хотела таким образом разрушить.
– Я ведь так и не понял, почему ты вдруг озверела тогда, но жутко обиделся. Так это было унизительно… Все смотрят, а я… И сдачи не дашь – ты с малюткой в охапку… с моей собственной причем малюткой… – продолжил Соломатько и зевнул. – А, ладно! Старею, наверно. Слушай, Машка, почему так устроена память, а? Какие-то давнишние ссоры, слова, встречи вдруг вспоминаются ярче, чем вчерашние дела… Не пишут там в ваших женских журналах об этом, между статейками об отчаянной борьбе с волосатостью ног и рецептами низкокалорийных салатиков?
Я взглянула на вполне благодушного Соломатька. Да, знал бы он, о каких высоких материях я сейчас думала, может быть, о самых главных тайнах мироздания…
– Ты забыл еще статейки о секретах удовлетворения мужской плоти, – вздохнула я.
Соломатько хмыкнул.
– Ты, видать, большая специалистка по этой части, раз все одна да одна, как выяснилось.
Я постаралась сохранить дружелюбие – он не виноват в своей приземленное™. Скорей всего, он никогда не был сметен таким шквалом, как бывала я в его присутствии, и поэтому ему не пришлось размышлять об этом. У него всего было в избытке, все само шло в руки, все самое сладкое, самое нежное и самое верное.
Надо отвечать в его категориях, иначе не поймет.
– Далось же тебе мое одиночество. И выяснять, кстати, ничего не нужно было.
– Держишь удар, молодец, – одобрительно кивнул Соломатько. – Может, в этой связи в продмаг вместе сгоняем? За крабовыми палочками и поллитрой, по-студенчески, а, Егоровна? Как?
Я покачала головой.
– Никак. Не наглей. Давай я лучше про память тебе скажу. Просто чем ближе к концу, тем больше человек от него отворачивается. Причем идти с повернутой назад, в прошлое, головой можно на самом деле очень долго. Другой вопрос – кто же это так гениально и жестоко придумал.
– Про бога давай завтра, а, Маш? – попросил Соломатько сонным голосом. – Тем более, что ты, оказывается, тайная атеистка с крестом напоказ… Для людей или для Бога крест, а, Маш? Да ладно, не отвечай. Уверен: сама не знаешь, что сказать.
– Почему? – Я пожала плечами. – Для себя. Верю в непонятную силу и креста, и крестного знамения, и много другого, но сути не понимаю, поэтому лбом у аналоя не бьюсь, не пощусь и очень стесняюсь, когда кто-то рядом кичится своей старозаветной религиозностью.
– Ага, – сказал Соломатько. – Что-то сморило меня. От голода, наверно. Я сосну, а вы уж пока расстарайтесь, что-нибудь сготовьте. Все равно что, только с любовью… А пока спой мне какую-нибудь песенку, только не Бричмуллу ты там завралась, с какой-то другой песней перепутала.
– А станцевать не надо?
Я обиделась за Бричмуллу – я так старательно вчера выпевала это «ло-о-о-о-ю». Не чтобы ему угодить, а… А зачем, кстати? Чтобы показать, как я замечательно пою, что ли? Музыкальная, талантливая, в голубом лифчике и страшно одинокая! Идиотка! И вообще!.. Раз спросил, мог бы и послушать про мое отношение к религии! Хотя когда он что слушал?
– Да нет, я серьезно. Маш… – Он, не поворачиваясь ко мне, нащупал мою руку и крепко сжал ее. – Спой, пожалуйста, мне уже давно никто ничего не пел, и не гладил по голове, а ты так хорошо поешь, все песни сразу…
Соломатько еще что-то бормотал, вроде бы действительно засыпая, а я стояла и никак не могла уйти.
Я смотрела на него и думала все о том же – до чего же короток женский век. Сначала я ждала его, потом пыталась больше не ждать и забыть, но никто так и не сумел чем-то заменить горечь, оставшуюся в моей душе. Вот так жизнь и прошла. Вернее, пролетели долгие и такие быстрые пятнадцать лет, как раз выпавшие на мою единственную молодость – другой не будет. Когда можно было родить еще двоих детей, любить и любить, и быть любимой…
Я остановила саму себя – бесплодно и напрасно об этом думать. Было так, как должно было быть у меня лично. Значит, у меня не должно было быть троих детей и влюбленного в меня мужа. Зато… Зато я очень хорошо понимаю всех женщин с грустными глазами. Разве этого мало?
Соломатько вдруг открыл глаза и спросил без тени иронии или ерничанья:
– Слушай, Егоровна, а для тебя эти годы быстро прошли?
Я искренне кивнула и тут же пожалела.
– «Прошли-и мои млады-ые годы…» – запел Соломатько, снова прикрыв глаза. Потом, помолчав, сказал: – И вот опять мы с тобой вместе. Неважно, что я лично – не по доброй воле…
Я знала, что шутки-прибаутки могут продолжаться до бесконечности, поэтому я поправила сползший плед, на секунду задержав руку на его плече, и ушла.
* * *
Я давно, много лет уже его не любила. Это точно. По крайней мере, я так считала. Вернее, совсем об этом не думала. А если бы меня спросили, то я бы ответила: поскольку количество любви, вот такой, несостоявшейся, прямо пропорционально количеству страдания, то любовь моя к Соломатьку давно равна нулю. Так как я совсем о нем не страдаю. Я живу, радуюсь, люблю Машу, иногда о чем-нибудь сетую, переживаю, но это уже другое, каждодневное, рутинное, банальное, а не глобальное.
Тогда почему я все никак не могла уйти? И почему мне так хотелось погладить его по голове и чем-нибудь прикрыть? И… присесть рядом… Или прилечь… И, уткнувшись в его плечо, вздремнуть рядом с ним, ощущая тепло и тяжесть его тела…
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments