Мертвый эфир - Иэн Бэнкс Страница 40

Ну и конечно, стоило всем заинтересованным лицам завести себя чуть не до психоза, когда необузданные ожидания доводили до зубовного скрежета, прорываясь наружу наподобие пузырьков из закипающей жидкости, как все рухнуло.

Из-за всей этой кутерьмы даже я сам завелся, а ведь я отношусь к подобным вещам с тотальным цинизмом, приобретенным за те многие годы, когда самые разные люди вешали мне лапшу на уши, утверждая, будто вот, дескать, у них есть для меня потрясающий проект, чтобы вытащить меня наконец на телевидение, и разглагольствуя, как им будет приятно придать моей работе новое измерение, а потом бац — и ни фига.

— Так ты говоришь, дело застопорилось?

— Оно только приостановлено, — устало пояснил Фил, кладя свой мобильник на покрытый царапинами деревянный стол.

Мы сидели в нашей столовой, как раз под кабинетом Дебби, и завтракали. Время было раннее, всего семь утра. Мы специально пришли так рано, чтобы в порядке исключения сделать запись моей радиопередачи, потому что потом требовалось немедля отправиться в телестудию Четвертого канала и начать там записывать «Горячие новости» (первоначальную идею, насчет прямого эфира, уже успели похоронить).

Мобильник на моем ремне завибрировал. Вынув его, я взглянул на дисплей. Мой агент.

— Да, Пол?.. — отозвался я, — Да, уже слышал… Да, знаю… Мне тоже… Нормально для такого вшивого поворота событий… Да уж… Дерьмовее не бывает… Поверю не раньше, чем увижу. А то и не раньше, чем увижу тридцать седьмым номером в списке ста самых поганых обломов на нашем благословенном телевидении. Ну, посмотрим… Ладно… Тебе тоже, пока.

Я откинулся на хрустнувшую спинку коричневого пластикового стула и забарабанил пальцами по столешнице, уставившись на свой намазанный апельсиновым джемом тостик и чашку чая с молоком.

— Посмотри на дело с розовой стороны, — предложил Фил. — Ведь все закончилось бы тем, что тебе велели бы являться за четыре часа до записи для «интервью перед интервью» и какая-нибудь манерная барышня, только-только из пансионата для благородных девиц, стала бы задавать тебе уйму вопросов, чтобы отобрать подходящие, а ты бы стал давать хорошие, остроумные ответы. А затем устроили бы пробный прогон того же интервью, и на те же вопросы тебе пришлось бы отвечать снова, и ты выглядел бы усталым и выдохшимся, потому что уже отвечал на них и они тебе надоели; потом началась бы запись, и тебе пришлось бы отвечать по третьему и даже по четвертому разу, потому что кто-то уронил бы что-нибудь из оборудования и все пришлось бы снимать с самого начала, так что ты выглядел бы еще более усталым и выдохшимся. И запись займет три часа с лишним, а в дело пойдет меньше двух минут, и ты забудешь смыть грим, и работяги на улице станут нехорошо на тебя коситься, а когда передача выйдет в эфир, то окажется, что люди, чьим мнением ты дорожишь, ее не посмотрели, или они станут отводить глаза, когда ты начнешь их спрашивать, как им понравилось, а те, кого ты терпеть не можешь, начнут хватать тебя за рукав и расписывать, в каком они восторге; презираемые тобой газеты либо разнесут тебя в пух и прах, либо примутся поучать, советуя заниматься тем, что ты умеешь лучше, хотя, конечно, мол, и то ты умеешь так себе, и в результате ты на многие недели погрузишься в хандру и депрессию.

Возможно, я стал свидетелем самой длинной речи, на какую способен Фил. И прозвучала она как-то слишком отрешенно, чтобы ее можно было назвать гневной тирадой. Я посмотрел Филу в глаза:

— Ну и когда же, по их словам, теперь запись?

— Обещали, что завтра, — усмехнулся тот.

— Да пошли они!

— Знаешь, — произнес Фил, тоже откидываясь на спинку, потягиваясь и зевая, — виной всему, оказывается, нынешний неудачный год, если верить словам Мозеле, моего нового закадычного дружка из «Уинсом продакшнз». Они, видишь ли, меняют сейчас весь формат вещания после событий одиннадцатого сентября, — Тут мой режиссер почесал в затылке. — Повезло, ничего не скажешь. Прекрасное появилось объяснение, подходит для всего, что угодно.

— Да уж, — согласился я; затем поиграл с тостиком и еще раз помешал в чашке давно растворившийся сахар.

С одной стороны, я испытывал глубокое облегчение. Потрясающая идея — что я сотворю, если они сведут меня в телестудии с парнем, отрицающим холокост, — одновременно и увлекала и пугала меня, причем одинаково сильно. Во всяком случае, теперь передо мной не стояла дилемма: либо ввязаться во все это, а там будь что будет, либо как-нибудь увильнуть и не ввязываться, а затем всю жизнь клясть себя за то, что оказался дешевым краснобаем и лицемерным дельцом, у которого в ответственный момент жила оказалась тонка.

Как раз тем самым дешевым краснобаем (и т. д. и т. п.), который ошутил бы именно такое облегчение, какое, по правде сказать, почувствовал теперь я, когда понял, что выбора мне делать уже не придется, во всяком случае не в ближайшее время, а поскольку я знал кое-что о телевизионной кухне, то мог предположить, что для ожидания мне может не хватить всей моей жизни.

Я отшвырнул чайную ложечку и встал из-за стола.

— Ладно, пошли займемся нашей гребаной передачей.

Фил взглянул на часы:

— Не выйдет. До половины студию занимает Джуди.

Я тяжело опустился на стул.

— Бля! — произнес я как можно более выразительно, сложил на столе руки и опустил на них голову, — Бля-бля-бля-бля-бля…

— А кстати, может, для этих «евроскептиков» лучше подходит слово «еврофобы»?

Мы с Филом закатили глаза. Я наклонился поближе к микрофону. Когда кто-то хочет сказать что-нибудь в микрофон тихим голосом, у него это движение получается машинально, и я тут не являюсь исключением. А сейчас мне требовалось создать впечатление доверительной, интимной беседы, словно я говорю только с моим собеседником и больше ни с кем.

— Вообще-то, Стив, мы уже обсуждали данную тему два года назад в одной нашей вечерней передаче, а потом, если ты помнишь, мы стали выходить в эфир днем и целую неделю повторяли те вечерние выпуски, которые получились у нас особенно удачными, а поскольку она вошла в их число, то ее можно было прослушать даже несколько раз. Так что, мне сдается, ты новичок на нашей волне, Стив.

— Ахда. Конечно. Извиняюсь. Я это… — Его заело, — Вот и прекрасно, — Ему наконец удалось закончить, — Продолжайте в том же духе.

— Собственно, таков мой личный девиз, Стив, — проговорил я с улыбкой и опять откинулся на спинку кресла, — Спасибо за звонок.

Теперь следовало предоставить слою другому позвонившему, о котором на моем мониторе сообщалось, что его зовут мистер Уиллис и что он из Барнета. Тема звонка: «Ерпа & фу-ты» (Кайла, может, и не ас по ассистентским меркам, но ее опечатки смахивают скорее на результаты ковровой бомбардировки, чем прицельного бомбометания).

Мистер Уиллис… Имя не указано… Опытному ведущему это многое может сказать еще до того, как он поздоровается с позвонившим.