Алфавита. Книга соответствий - Андрей Волос Страница 40

Завидев меня, они принялись орать то, что принято было орать в таких случаях. Вообще-то обстановка на национальном фронте была мирной, но если случалось таджику (см.) и русскому (см.) повздорить, то русский таджика тут же награждал «зверком», а таджик русского — «пилядью».

Кстати, насчет «зверков» существует столь же правдивая, сколь и анекдотичная история. Раздается звонок в Душанбинском институте сейсмологии. Секретарь берет трубку:

— Алло!

— Это Институт сейсмологии?

— Да.

— Здравствуйте. Это из зоопарка звонят… Моя фамилия Шакиров.

Скажите, ваши сотрудники могут прочитать лекцию о землетрясениях?

С хмыканьем:

— Что ж мы, зверям, что ли, читать будем?

Пауза. Потом обиженно:

— Почему зверям? У нас и русские есть!..

Я от греха подальше сбежал с дамбы и пошел низом, вдоль хлопкового поля.

Не думаю, что им хотелось меня убить. Убивать меня хотели в другой раз, когда мы с Лукичом и Федулом спустились к дороге на двадцатом километре Варзобского шоссе. Тоже был вечер, тянуло холодом от реки, горы синели, небо в зените было черным, и мы устали как черти, целый день протаскавшись по осыпям за тюльпанами. Река ровно шумела. Из придорожного ресторанчика доносилась музыка и таджикская песня.

Федул стал машинально подпевать. Я не понимал ни одного слова. Нас учили в школе таджикскому, но ведь нельзя ничему выучиться, если у ученика нет потребности учиться, а у учителя — учить. Автобус запаздывал. Я достал из рюкзачка флягу и пошел к реке набрать воды.

Ноги гудели, хотелось снять ботинки, носки и сидеть на теплом камне, шевеля босыми пальцами. Хорошо, что я этого не сделал. Когда я вернулся к ребятам, возле них пытался стоять человек в синем с искрой костюме и мертвым лицом невменяемого. Я не понял, что случилось, — человек вдруг замахнулся на Федула. Это движение привело к потере остатков равновесия, и он повалился в пыль, безнадежно портя свой красивый костюм. Принужденно посмеиваясь,

Федул начал его поднимать. Из ресторана высыпали люди. Их было человек семь, и у каждого в руках что-то блестело — ведь уже выползла большая равнодушная луна. «Ман тоджи-и-и-и-ик!..» — завопил

Федул. То есть: «Я — таджик!..» Это не было предательством — он просто хотел, вроде Маугли, пояснить: мол, ты и я — мы одной крови.

Но это не помогло. Национальные отношения отступили далеко на второй план. Они бежали к нам, нещадно вопя. Мы, оторопев, потеряли несколько секунд, и, когда рванули по шоссе, они уже хрипели в самый затылок. Я обернулся на бегу и метнул флягу в ближайшего. Я не промахнулся. Тяжелая, полная ледяной воды фляга угодила ему в нос, он запнулся и рухнул. Я успел с удовольствием заметить, как он со всего маху проехался рожей по асфальту. Метров через пятьдесят сумасшедшего спринта они осознали, что нас не догнать, повернули и, горланя, побежали назад. Как оказалось, за машиной. Последующий час мы то бежали по шоссе, то ломились в кусты, чтобы спрятаться. Они визгливо перекликались: часть каталась вперед-назад на бортовом

«УАЗе», прочие рыскали по дороге, размахивая палками и ножами. Потом они отстали, а мы бежали, бежали по черной дороге, сопровождаемые белой луной. Ровно шумела река, покрытая в лунном свете скользкой чешуей. Мы бежали, бежали, бежали!.. Потом Лукича рвало… потом нас подобрал какой-то «рафик»… потом я увидел мать и отца — они потерянно стояли у подъезда, мать плакала, отец хмуро курил, был первый час ночи, и я покаянно соврал, что мы помогали отвезти в больницу человека, который сломал ногу.

А когда я шел по дамбе, меня никто не хотел убивать. Покричать, поизгаляться — это конечно. В прицепе возили удобрения, и молодые колхозники стали для забавы швырять в меня комками селитры. Меткости им, слава богу, нужно было еще поднабраться. Трактор ехал скорее, чем я шел. Я обернулся, чтобы прикинуть, когда они от меня отстанут, — и комок калийной селитры величиной с мужской кулак… комок селитры!.. таинственная вещь, эти траектории!

Бах! — алая вспышка, мгновение беспамятства… Мыча от боли, я промывал глаз водой из грязного арыка. Изумленные лягушки заливисто обсуждали происшествие. Потом кое-как добрался до города… мази, перевязки… ожог роговицы… тьфу, история!..

А между прочим, в таджикском языке (см.) есть специальное слово для обозначения очень красивых глаз.

Просто глаза — обыденные, сощуренные, расчетливые, вытаращенные, глупые, хитрые, моргающие, слезящиеся, а то еще, не приведи господь, и замусоренные чем-нибудь — называются «чашм».

А вот красивые глаза — как правило, женские; и не просто красивые, ибо где вы видели некрасивые женские глаза? а очень красивые женские глаза имеют совсем другое наименование: «шахло». В этом слове очень мягкое «х» — нежное такое придыхание.

В русском языке тоже много приметных слов. Например, родник — это просто родник. А вот ключ — это уже особенный родник: чистый, светлый, живой, сладкий, животворящий и чудный родник.

Можно привести и другие примеры.

И вот так сидишь, перебираешь слова и думаешь: ну что еще этим людям надо?!

Невзначай встречаете его у подъезда вашего трехэтажного дома.

Дом загородный. Построен в деревне. Шесть квартир в подъезде.

Искоса посматривая, он начинает возмущенно и обиженно говорить, что нынче ночью опять кто-то бегал по крыше. А он, между прочим, живет на третьем этаже.

Вы согласно киваете: ну да, он живет на третьем этаже. А вы — на первом. В прошлом году крыша протекла, и он требовал, чтобы весь подъезд собрал деньги на ремонт. И вам пришлось сказать, что вы потому и поселились на первом, что не хотели иметь к крыше никакого отношения.

И что вы хорошо понимаете: его проживание на третьем этаже имеет как несомненный минус в виде протекающей крыши, так и несомненный плюс — роскошный вид из окон.

А из вашего окна площадь Красная видна — хотели вы еще добавить, но сдержались, потому что никакая не площадь, а магазин и помойка.

Он толстый. Задыхается и часто брызжет слюной.

Ваш молчаливый кивок он почему-то воспринимает как знак поощрения.

И он говорит дальше.

Вы и раньше примечали: он всегда норовит прямо с порога сказать вообще все, что знает.

В городе уже давно всем известно, что он только первый выстрел делает в воздух. Только первый. А уж второй — непременно в живот. И он советовал бы местным алкашам и беспризорникам поостеречься, потому что привычкам своим изменять не намерен, а незнание его привычек не может избавить кого бы то ни было от ответственности. И что он им всем покажет, как показал тому-то и тому-то тогда-то и тогда-то, а также тому-то и тому-то тогда-то и тогда-то.

При этом так пронзительно смотрит, что вы начинаете сомневаться — уж не подозревает ли он, что это вы бегали ночью по крыше?