Железные игрушки - магнитный потолок - Юрий Невский Страница 40

А у него есть пистолет, носит его в заднем кармане брюк.

Перальта, полковник.

Молчаливо бьет рукояткой жену, не оставляя синяков, профессиональный навык.

Сына зовут Леха. Жена назвала так в память о своем мальчике — и первом мужчине своей жизни. Они лежали в орбитальном вращении заколоченных дач и подмороженных яблок. Бутылка взрослого портвейна, сигарета на двоих. Их выбросило в космос жизни внезапно, в четырнадцатилетие. Ее ноги окропил океанский прибой мужского желания, и он считал ее своей женщиной — и когда стал ухлестывать старший парень из двора, — вызвал на поединок, убил ударом ножа. Точно убил или только ранил — неизвестно, но попал в колонию, оттуда пошел на старшую зону, да так и сгинул. Г^е-то под Барнаулом она долго ходила по кладбищу, отыскивая среди номерных могил и его холмик. Нашла все-таки, чтобы положить белые цветы своей не нарушенной тогда чести. Никто не пройдет бесследно. Даже профессионально не поставленные синяки не пройдут бесследно. Перальта, странное имя. Так звали главного подпольщика в рассказе Хулио Кортасара «Вечер Мантекильи». Рядовой подпольщик в этом рассказе должен передать секретные сведения связному, что сядет рядом на боксерском матче. Связной приходит, называет пароль, все сходится, подпольщик передает пакет. А когда возвращается, на автомобильной стоянке его хватают свои же товарищи, увозят куда-то за город. И самый главный, Перальта, говорит, что тот, кому он передал пакет, вовсе не связной, а человек Хунты. Они выбили у настоящего связного пароль, все обстоятельства встречи. Теперь им, подпольщикам, хана — в пакете все сведения о них. Особенно тебя первого они могут расколоть, говорит Перальта, потому что знают теперь в лицо. Надо спрятать тебя, да так, чтобы не отыскали. Конечно, соглашается тот, я перевезу семью в безопасное место, вы достанете мне паспорт, деньги, я уйду за границу. Да нет же, восклицает Перальта, прямо сейчас! — и выхватывает из заднего кармана брюк пистолет.

Его я и вижу, просыпаясь… пистолет?!

Оружие на столе, покрытом линялой скатеркой. Пепельница. Пепел сгоревшего плана. Черной горой возвышается сам Перальта. Его я узнаю прежде, чем он вынимает изо рта гвоздики слов (так делает мастеровой человек для удобства своего столярного, либо сапожного дела), начинает вбивать их мне в голову по одному.

«Перальта. Полковник. Отдел по борьбе. С экономическими. Преступлениями».

Бочка посреди комнаты, рогожки сброшены, рассыпана цементная пыль. Везде, всюду злобная Хунта, чужие голоса, топот ног, стоны половиц. Бухают двери, кто-то грохочет сапожищами по чердаку, по мозгам… что-то сдвигает, выискивает. За окном рычат моторы, заливаются остервеневшие псы. Мне грубо выкручивают запястья, тычками проминают всего, обыскивая. Заломано крыло мое, окольцовано… эх, и не взлететь теперь выше солнца, как Орленку!

На стол брошены потертые корочки ДСО «Локомотив», куда-то (в никуда) проездной билет, ключ с колечком, монетки, прочий астероидный мусор, приставший за время полета, ничего существенного. Полковник перелистывает корочки, вчитываясь в ФИО и месяцы, за которые уплачены взносы. «Сумка твоя?» — указывает в сторону бочки, по-милицейски как бы между делом (вопрос уже решен). Сам массирует кисти рук. Наверное догонял кого-то и бил молчаливо там, в бесконечных полях под Москвой. «А передать кому должен?»

В ответ мотаю головой, вспоминая тех, кто начинял мой скорбный путь пачками денег. Значит, засада, все было подстроено? А как же горшок с геранью в окне для пастора Шлага? Капроновые растяжки, рыболовные снасти? Почему не сработала сигнализация, самострелы, мины-ловушки, капканы? Вот это в историю влип, в дрянную!

— Что, язык проглотил? Или отвечать будем? Да, в историю ты влип, парень… в дрянную.

Теряет ко мне интерес. За дверью возня, восклицания, шкворчат оперативные радиостанции. Входят какие-то люди, переговариваются по своим шкворчалкам. Да что они мне могут предъявить? Забрался на пустую дачу. А может, выпил, заснул, уехал неизвестно куда. Про сумку ничего не знаю. Но вся эта злобная Хунта смотрела на меня, предрекая самое худшее…

Дверь распахнулась, вваливаются двое парней, ядреные, здоровье так и пышет, оба в куртках-«алясках», что чуть не лопаются, обтягивая крутые плечи. Не дотрагиваясь, но массой своей вдавливают старика, таинственного этого связного… Он высок, лицо у него что столешница мореного дерева, начисто отскобленная ножом. Шкиперская борода отливает серебром, как и массивный перстень магистра на безымянном пальце левой руки. Отстраняясь от давления оперативных парней, садится на подставленный стул, откинув полы тяжелого пальто на меховом (медвежьем, наверное) подкладе. Вошедшие по-спортивному дышат, массируют кисти рук (конечно, догоняли и били молчаливо рукоятками пистолетов в родных просторах). Одежда у всех мокрая, в снегу.

— … А вы лучше этих вот, ворюг ловите, что дачи грабят! — Так просто, по-деловому, внес предложение этот, поджидаемый, как оказалось, не только мною, утренний гость. Тускло блеснул в мою сторону алюминиевым взглядом (блеск номерка на безымянной могилке тюремного кладбища где-нибудь под Барнаулом так и просквозил в нем).

— Всех переловим, — спокойно заверяет Перальта. — Ас такой прытью бегать, это что, тренировка, утренний моцион? А ведь предупреждал я вас когда-то, господин… ну ладно.

— Нечего на людей из кустов бросаться, — огрызается этот «господин Ну ладно».

— Да? А на недостроенную дачу в пять часов утра ездить, есть чего? Наличности не достало? Все, кончать пора эту канитель! Деньги вам привез этот… неизвестно кто (разберемся). Но они отслежены, так! Валютные махинации в особо крупных размерах.

В конце его слов на линялую скатерку стола, как на лист приговора, поставлена жирная точка моей сумки. «Протокол, понятые, личности зафиксируйте», командует полковник. Проталкиваются понятые, двое местных жителей в ватных штанах, валенках, один с ломом. Скалывали лед у водоколонки, наверное. Смотрят с радостным ожиданием чуда. Натерпелись бедолаги от бандитского беспредела. Из-за снегов поет электричка. Радио передает сигналы точного времени. Собаки взлаивают вперебой. Но все это уже без меня.

Черная гора сумки возвышается посреди.

Перальта как-то даже ласково треплет ее бок.

Ко мне: «Вы встаньте, откройте сумку».

Я: «Это не… впервые вижу!»

«Да хватит комедию ломать! Сумку открывай. Мать-перемать. Тебе сказано!»

Все сплотились вокруг, дышат. Один из сыщиков, фотограф, наставил японскую камеру. Связной этот, старик… хоть и держался… но — сник. Лицо посерело, прихватило сердце; дышал с мучительной гримасой, прижал ладонь к груди. А мне всего-то сделать шаг до стола. Верна пословица, «от сумы, да от тюрьмы»! Вот и сума, а вот и… Буки трясутся, не унять. Никак не подцепить молнию. Вжикаю, вжикаю… наконец, расстегиваю черное платье железнодорожной ночи. Опускаю ладони в ледяное крошево дорог. Электрички елозят по рукам. Браслеты лунных рельс замыкают запястья.

Порскнула фотовспышка, высветив все неестественным мертвенным светом.