Имбирь и мускат - Прийя Базил Страница 40

— Надо сказать им! — заявила она, когда подошла их очередь. — Это ошибка, нужно ее исправить! Я помню, когда родилась — в 1929-м.

— Я не волшебник и не могу исполнять все твои желания. — Карам не понимал, отчего она так разбушевалась.

— Они могут. — Сарна показала на работников иммиграционной службы.. — Это же их работа — следить, чтобы все было правильно. Я скажу им.

— Как? Думаешь, они знают пенджабский?

Сарна поджала губы:

— Какая разница — пенджабский, суахили или английский! Любой видит дату.

— Не глупи. — Карам стиснул ее руку. — Поднимешь шум, и тебя посадят в тюрьму. Потом мы все исправим, хорошо? Через несколько лет паспорт надо будет менять.

Так Сарна и поселилась в Лондоне — став на четыре года старше, чем в Кампале.

Разумеется, Карам прекрасно знал, а она догадывалась, что исправить дату уже не удастся, потому что для этого требовалось свидетельство о рождении. Раз его не было, данные для нового паспорта взяли из прежнего, обрекая Сарну на раннюю старость. Несмотря на очевидные выгоды — люди часто делали ей комплименты, да и пенсию она получила раньше положенного, — она так и не простила Караму эту оплошность.

Не поспеши Сарна прочесть письмо, может, она успела бы морально подготовиться к вестям от родных: обратила бы внимание на незнакомый почерк или на имя отправителя: не К. Танвир, а С. Танвир. Нет, она тут же принялась читать:

Дорогая сестра, я знаю правду.

После смерти Биби обо мне некому позаботиться. Я стала обузой для сестер. Они любят меня, но я им больше не нужна. Никому не нужна. Меня не берут замуж. Ты знаешь почему. Я хочу приехать в Лондон. Пожалуйста, я хочу к тебе. Чтоб начать новую жизнь, как и ты. Так будет безопасней и легче. В Англии никто обо мне не знает, а я ничего не скажу. Обещаю. Если ты мне не поможешь, я открою правду. Всем — твоему мужу, детям, родным и друзьям. Не заставляй меня так поступать. Если ты разрешишь мне приехать, я сделаю все, как ты захочешь.

Сунаина.

От слов «я знаю правду» сердце Сарны забилось иначе: неровно и осуждающе. Вслед за бунтом самого главного органа разбушевалось все тело. Легкие хлестали ее изнутри глубокими и частыми вдохами. Желудок бранился приступами тошноты. Холодным потом вырвалась наружу совесть, а в ушах забила оглушительная сирена. Мысли покинули Сарну, оставив за собой лишь головокружительную пустоту и отчаяние. Ноги ослабли и подкосились, а между ними возникла знакомая ноющая боль, словно матка вот-вот выскользнет из тела. Крепко сжав письмо, Сарна упала на диван и зарыдала. Слезы не принесли ей облегчения — они текли медленно, точно капли концентрированного горя, жалили глаза, обжигали кожу и оставляли предательские влажные бороздки на щеках.

Прежде Сарна думала, что знает боль в лицо, как старого друга, но она и представить не могла, что у нее столько составляющих и что она может бить по стольким целям одновременно. Все чувства заметались в агонии: жалость к себе, любовь, вина, раскаяние… Сарна ощущала их, как сильнейшую боль. Она почти поверила, будто с годами уняла свое горе, хотя на самом деле только приглушила его. Как и дыхание, скорбь нужно выпускать наружу, иначе она поглотит изнутри. Сарна слишком долго сдерживалась. Письмо Найны вскрыло печати и освободило боль.

Рваные вздохи сменились горестными стенаниями. Она прижала листок к груди и стала раскачиваться из стороны в сторону.

Ее плач разнесся по всему дому. Студент из Малайзии, Чэн, испуганно поднял голову от учебника по математике. Он попытался не обращать внимания на крики и вернулся к занятиям. Звуки достигли и ушей Оскара. Ему привиделось раненое животное, пойманное в капкан и исторгающее предсмертный вой. Оскар тихо спустился по лестнице и заглянул в гостиную. Сарна разворачивала какое-то письмо, словно желая прочитать еще раз. Она расправила его на коленях и погладила. Сначала водила по бумаге нежно, почти ласкала, а потом стала давить сильнее, будто хотела стереть слова. Вдруг она схватила листок и прижала к лицу. Слезы просочились сквозь тонкую бумагу и расплылись голубым: пятна совершенно другой истории рвались на поверхность. Оскар отвернулся. Раз уж ему нечего сказать, то и оставаться не стоит. Он тихонько поднялся к себе.

Сарна отняла письмо от лица и посмотрела на него. Слезы все еще растекались по странице, точно серые тучи по ясному небу. Бумага под ними становилась влажной и непрочной, будто вот-вот растает. О, вот бы письмо и вовсе исчезло! Никакие слезы не помогут ее беде. Если бы они обладали хоть какой-то силой, а не просто смывали краску с ресниц, то ее печаль уже давно затопила бы весь мир.

Наконец Сарну охватил страх разоблачения. Она вновь прижала письмо к лицу, словно желая скрыть свой стыд за стыдом дочери. Чувства — не математические уравнения, где минусы умножаются и становятся плюсами. Горе Найны не могло развеять материнское.

Сарна перечитала послание, ее разум отказался верно истолковать его смысл. В глубине души она прекрасно понимала, что кроется за дипломатическим языком Найны. Она видела упрек в словах «дорогая сестра». Она знала, что подразумевают «ты знаешь почему» и «я открою правду». Сарна слишком долго пыталась убедить себя, будто не имеет никакого отношения к Найне. Она тщательно продумала события своей жизни между пятнадцатью и семнадцатью годами, заставила мысли обходить это время стороной, а память — лгать. Такую внушительную и прочную постройку не так-то просто разрушить.

Люди думают, что день размышлений наступает перед смертью, для Сарны он пришелся ровно на середину жизни.

Сарна промучилась весь день. Когда Раджан и Пьяри вернулись из школы, она все еще сидела на диване. Она не вымыла посуду и не приготовила ужин. Дети могли по пальцам пересчитать дни, когда мама ничего не стряпала, даже болезни ей не мешали. Пьяри заподозрила неладное. Она спросила мать, что им есть. «Посмотрите в холодильнике. Берите что хотите».

Это было на нее не похоже. Сарна всегда тщательно охраняла кухню — ее территорию, и сердилась, если кто-то без разрешения рылся в холодильнике или буфете. Пьяри посмотрела на заплаканное лицо мамы.

— Ми, все хорошо?

Та только покачала головой и отмахнулась.

Когда Карам вернулся с работы, Сарна лежала в постели. Ее лихорадило, на лбу выступил пот, глаза сверкали бредовым огнем.

— Что стряслось? — Карам потрогал ее лоб. — Грипп?

Она покачала головой.

— Болит живот? Все тело? — Он нарочно говорил ее словами.

Сарна кивнула. Да, огонь и лед, мучительная боль сотрясала ее изнутри, из самого сердца, где под лифчиком она спрятала письмо — маленький сверток, похожий на пулю, выпущенную из прошлого в будущее. Сарна своими руками зарядила ружье, но тогда она и подумать не могла, как все обернется. Пуля попала точно в цель, причинила боль, хотя не могла проникнуть внутрь, потому что ее сердце было уже не то, что прежде. Оно стало намного, намного тверже. Долгие годы оно вырабатывало броню от этого врага, от Найны, от самой любимой и смертельной пули. Впрочем, каким бы защищенным ни было сердце снаружи, внутри, где таилась правда, оно мягкое и хрупкое. Чтобы его спасти, всю силу удара приняло на себя тело Сарны.