Кафе `Ностальгия` - Зоя Вальдес Страница 40

– Ты знал что-нибудь о Мине-из-Какашек? – прервала я молчание.

– Немного. Полагаю, что она наконец добилась того, что Монги-Заика переспал с ней, да и то, наверно, один раз, – ответил Андро с абсолютным безразличием.

– У меня и о нем нет новостей. Что там произошло, разве теперь узнаешь?

– Что произошло, то произошло, он наполовину свихнулся, – Андро подобрал камушек и швырнул его в небо.

– Надо быть психом, чтобы путаться с Миной, – согласилась я.

– Он не путался, просто был повод поразвлечься, а потом избавиться от нее. Я не шучу, когда говорю, что он наполовину свихнулся, он стал ходить задом наперед и слова говорить наоборот. Сейчас он говорит, что великое дело – подделывать доллары, но его никто на понимает, он разговаривает на тарабарском языке… Технологом ему не быть, придется работать на сафре, [165]в принудительном порядке, а он сопротивляется. Конечно, кому охота, вот и кричит, заявляя, что пусть ему только дадут мачете, он отрежет голову первому выродку, который попадется под руку.

– И как же это понимать? – спросила я, не особо доверяя подобным россказням.

– Сунь ему под нос зеркало, авось и услышишь правильную речь.

Мы подошли к фонтану Львов рядом с монастырем святого Франциска; Андро посмотрел внутрь и огорченно вздохнул – еще один высохший фонтан, лишь лужа на дне, в которой копошились умирающие букашки. Куда бы ни пошел в этой проклятой стране, Map, ни одного работающего фонтана. Около старинного бара «Two Brothers», [166]переименованного в «Пилота», забитого развалившимися как попало пьяницами и нищими, Андро ускорил шаг и почти перешел на бег.

– Мне за тобой не угнаться. Ты что, дьявола увидел? – закричала я.

Мы ждали катер, сидя у самой воды, гниющей воды бухты, на деревянной ступеньке пристани. Вскоре, разрезая носом маслянистую водную гладь, появился катер.

– Мне дурно от одной только мысли, что и у нас девяносто девять шансов из ста закончить, как эти кандидаты на смерть, не просыхающие двадцать четыре часа в сутки, – он шлепнул меня по макушке и, разогнувшись, одним махом перескочил на нос катера. Потом обернулся и протянул мне руку – помочь подняться на борт. Мы разулись и сели у левого борта, нам захотелось опустить ноги в воду, подставив их волнам. Кондуктор окликнул нас: «Погодите-ка, акула оторвет вам ноги!» Хоть он и кудахтал, но настроен был решительно. Андро насмешливо улыбнулся и, вытирая мне носовым платком ноги, пробормотал ругательство. Добавил, что все акулы в этом вонючем болоте давно передохли. Наконец мы причалили к пристани в Регле. Район выглядел пустынным, только компания уличных мальчишек играла в чижа. Андро посоветовал мне не смотреть на них, не стоило нарываться, у него не было никакого желания впутываться в историю. Но это не помогло, мальчишки стали стрелять в нас из рогаток и орать всякие гадости, лишь бы только посмотреть, как мы испугаемся, и посмеяться над нами. Нас преследовали несколько минут, довольно метко стреляя и едва не пробив нам головы и не попав в глаза. Уклоняясь от камней, мы забежали в подъезд дома бабалоче. Внутри слышался бой барабана. Старый негр, одетый с иголочки, лениво раскачивался в кресле-качалке; заметив нас, он прекратил раскачиваться и жестом предложил войти. Андро сомневался, его смущало присутствие женщины, которая оказалась позади нас, жрицы-иялоче [167]с культовыми разноцветными ожерельями, одетой в блузку небесно-голубого цвета с кружевной отделкой и юбку, кое-как скроенную из джутовой ткани. Она закрыла окна и двери, задвинула все щеколды и задвижки.

– Управы нет на этих бедолаг! И матери на них нет, которая приложилась бы к тому месту что пониже спины. Они словно двадцать братьев. Когда Дом Многих рухнул, они переселились в Аламар, [168]а потом перебрались сюда. Говорят, что они сменили огромную квартиру на комнату здесь, в Регле. Тот, кто рождается в старинных особняках, вынужден перебираться в хижины, – воскликнула сеньора, отходя от двери.

В патио, засаженном лимонами, сливами и манго, горел костер. Молодой человек гонялся за петухом; поймав его, обмазал пальмовым маслом, пчелиным медом, обрызгал его водкой, предварительно набрав ее в рот. Потом, схватив петуха за голову, стал вращать его над собой, точно ковбой на лошади, набрасывающий на скотину лассо. И петух был веревкой. У птицы встопорщились перья, она извивалась, пытаясь спастись, но юноша продолжал трясти рукой, выписывая над головой круги. В конце концов он свернул птице шею. Прежде чем войти в дом, он вытер сандалии о циновку, потом, склонившись над хикарой, [169]украшенной по бокам речными раковинами, напоминающими глаза, прошептал непонятную молитву и через пару секунд, получив благословение, исходящее из предназначенного Элегуа [170]угла, вытащил мачете и начал церемонию приношения. Нож взрезал шею петуха, с лезвия закапала кровь. Парень направился к присутствующим, поддерживая неподвижную птицу за шею, красная жидкость бежала по вздувшимся сухожилиям, покрывая его руку густой сеткой ручейков. Первым, к кому он подошел, был старик. Потом он приблизился к иялоче, женщине в одеянии ордена Святого Лазаря, и повторил то же действие, забрызгав кровью ее небесно-голубую блузку. Последними были мы с Андро. Когда мертвое пернатое коснулось моих губ, мне хотелось блевануть, чего скрывать. Человек обливался потом, глаза его остекленели, руки сжимали. тело цвета яичного желтка, истекающее кровью. Музыканты, одетые в темно-синие платки и ожерелья из раковин, не прекращали колотить в барабаны. Иялоче танцевали, скрестив руки и ритуально раскачивая бедрами. То и дело они ударяли в дверь, и кто-то входил и шел прямо к месту, где складывались приношения. Андро тоже затанцевал и, вытащив из бумажника деньги, приготовился оставить их на алтаре Йемайи, Нашей Сеньоры Девы Реглы. Я повторила все за ним, когда он встал на колени и поцеловал тунику цвета штормового моря. Мы вернулись в танец, руки наши по-прежнему были скрещены. Дрожь пробежала по моему телу: когда одна из женщин, в которую вошла святая, вдруг яростно бросилась вперед и тут же разразилась диким смехом, дополняя общее веселье – с ничего не видящими глазами, вцепившись руками в волосы, бормоча что-то по-креольски. Она взяла ковш и, зачерпывая воду из бочки, полила всех до одного, залив пол. Йемайа, владычица моря, оседлала ее, словно лошадь. Йемайа Олокун, [171]наша первооснова и сила, древняя и непостижимая. Восседавший в кресле бабалоче казался невозмутимым, время от времени он поглядывал на меня и грозил пальцем, словно предупреждая какое-то мое озорство. Иялоче, которая вела всю церемонию, подошла в танце ко мне. Барабаны загремели с новой силой. Ба-бам, ба-бах, ба-бам, ба-бах!