Тонущие - Ричард Мейсон Страница 40

В последний раз заглянув в дом номер 21 по Сокольской улице, мы пригласили Бланку на чай и поблагодарили ее за все, что она для нас сделала.

В остававшиеся до отъезда часы я попрощался с Эдуардом Мендлем, который подарил мне на удачу кусок «счастливой канифоли» — я храню ее по сей день.

— Я с радостью занимался с вами, — серьезно сказал он мне, прощаясь. — Обычно я не говорю своим ученикам таких слов. Если вы проявите усердие и сохраните верность своему признанию, то далеко пойдете.

Когда я укладывал в футляр скрипку, Мендль еще добавил, что ему понравились наши совместные с Эриком выступления.

— Они внушают мне добрые надежды касательно вас обоих, — промолвил он. — И мне, старому музыканту, приятно видеть, какое между вами царит взаимопонимание и согласие.

Я горячо поблагодарил его.

— Благослови вас Бог, Джеймс, — с чувством отозвался Мендль, пожимая мне руку.

Я покидал величественные залы, и его похвала продолжала звучать у меня в ушах, а еще я думал о том, с каким удовольствием совершу увлекательное путешествие во Францию, о собранных чемоданах, о билетах на поезд, об Элле, которая ждала меня в конце пути. Помню, как покидал консерваторию, прыгая по ступенькам, в холодных солнечных лучах наступившей зимы.

Мы хорошо провели последние дни в Праге. Ни Эрик, ни я больше не вспоминали ни об ужине с Луизой, ни о последовавшей за ним ссоре, и, кажется, он столь же старательно пытался о них забыть, как и я. Забыв о недоразумении, мы отправились во Францию с легким сердцем, это было счастливое время, полное смеха, шуток и первых воспоминаний о Праге.

До границы мы добрались рано утром, в туманный, облачный день; хотелось спать, глаза слипались, нам предстояло час мерзнуть на железнодорожной платформе, причем по непонятным причинам час ожидания превратился в три; потом мы ехали на двух медлительных случайных поездах, с пересадкой. Маршрут выбирал Эрик и сделал это неудачно, но его общество было мне слишком приятно, чтобы упрекать его за неумение разобраться в расписании («Только зануды умеют хорошо подбирать поезда», — заявил он). До места назначения добрались только к вечеру — грязные, но в приподнятом настроении.

Элла не пришла встречать нас на вокзал, но прислала сына экономки с адресованной мне запиской — я хорошо знал этот неровный почерк и коричневатые чернила.

«Дорогой Джеймс, — так начиналось письмо. — Как ты заметил, день сегодня очень холодный, и мне настоятельно порекомендовали не рисковать и не шутить ни с погодой, ни с дорогой. (Папа и Памела предупредили деревенского доктора на случай, если я вдруг надумаю совершить какую-нибудь глупость. И он опекает меня сверх всякой меры.) Так что я посылаю за вами Жака, надеюсь, вы не возражаете. Не забудьте дать ему чаевые: в этих краях важно уметь расположить к себе людей.

Не могу дождаться встречи с тобой.

Э.»

Я прочел записку в машине, пока мы ехали с вокзала, рассеянно слушая, как Эрик и Жак вежливо переговариваются друг с другом.

Жак пронесся мимо деревни, притормозил и миновал одни, затем вторые полуразвалившиеся ворота с каменными столбами. Я с волнением подумал, что Элла вот-вот окажется в моих объятиях. Подъездная дорога была длинной и ухабистой, в конце ее нас встретил дом — каменный, потускневший от времени, с голубыми ставнями. «Неужели этот приходящий в упадок дом принадлежит Харкортам?» — удивился я. Видимо, великолепие особняка на Честер-сквер оставило неизгладимый отпечаток в моем сознании.

Мы свернули в последний раз — и тут я увидел Эллу. Она ждала нас, стоя на узкой лестнице перед входной дверью: хрупкая фигурка в голубом кашемировом пальто, с растрепанными волосами и пылающими щеками. Я покраснел от удовольствия, увидев ее, и взглянул на Эрика: не улыбнулся ли он тоже? Однако мой друг устремил взор вперед и не обращал на меня внимания. Сейчас я ясно это вспоминаю. Но в то мгновение, когда машина остановилась, я не придал значения его виду — плотно сомкнутым губам, напряженным плечам, — предполагая, очевидно, что Эрика просто утомило наше длительное путешествие. А вот меня оно ничуть не утомило.

Как только Жак затормозил, я выскочил из машины и Элла оказалась в моих объятиях: я стиснул ее, приподнял и закружил — она смеялась, — крепко прижав к себе. Помню беззащитно-трогательную шею, изящную линию носа, разлетающиеся пряди волос. Даже сейчас, представляя нашу встречу, я ощущаю сладкую дрожь и сердце начинает биться учащенно.

По иронии судьбы с сегодняшней ночи я буду лить слезы не по погибшей жене, а по моей утраченной любимой, ее кузине. Окровавленное тело Сары вызывает во мне меньше волнения, чем сладкий, будоражащий аромат мыла и сигарет, исходивший от Эллы, — я его давным-давно забыл, а теперь вспомнил.

Я держал ее в объятиях, стоя на ледяном ветру, и легкие мои наполнялись его дыханием. Она хохотала как безумная; когда я отпустил ее, она игриво оттолкнула меня и подставила Эрику для поцелуя розовую щеку.

— Багаж оставьте здесь, — предложила Элла, улыбаясь, и мы последовали за ней в холл с низкими сводами, унылый, несмотря на стоявшую посредине вазу с цветами. — Вы должны осмотреть дом, прежде чем начнете распаковываться.

И мы начали осматривать дом. Пока она проводила экскурсию, я размышлял о том, что ее жизненная сила и энергия неуместны в этих мрачных коридорах, в комнатах, где гуляют сквозняки, что звонкое цоканье ее каблучков по плитам пола было бы кстати в свежепобеленном, пронизанном светом помещении, а не в угрюмых стенах этого обветшавшего дома, называвшегося Ле-Варреж.

Воспоминания — забавная штука. После смерти Эрика, а с тех пор прошло почти шестьдесят лет, я больше никогда не был в Ле-Варреже, однако каждая мелочь, каждая деталь обстановки врезалась мне в память. Я могу мысленно восстановить узор на толстых стенах, расположение больших комнат, количество дверей в зале с низким потолком, висящий в воздухе тяжелый запах плесени, дыма от горящих дров и пыльных ковриков. Помню тамошние камины, такие большие, что невысокий человек мог поместиться внутри стоя, изъеденные временем, потемневшие от многовековой сажи деревянные балки, сделанные из шпангоутов военных кораблей шестнадцатого столетия; помню очертания жилого крыла, что отводился гостям, пристройки девятнадцатого века и планировку сада.

— Мы не все спальни открыли, — сообщила Элла, проводя нас по сводчатому коридору. — В доме будем обитать только мы трое. И конечно, доктор Петен, его комната вон там. — Она указала на дверь. — Жак и мадам Кланси живут в деревне, и мы решили, что нет смысла только для нас открывать и проветривать все помещения.

Я шел за ней, наслаждаясь мелодичными переливами ее голоса.

— С доктором вы познакомитесь позже, — продолжала она. — Он, кажется, снова в отъезде. — Она остановилась у дубовой двери. — Вот ваша комната. Я подумала, вы не будете возражать, если я поселю вас вдвоем.

Она повернула ручку и подтолкнула нас с Эриком в большую, просторную комнату, более уютную, чем те, что мы до этого осмотрели. Окна выходили в сад. Нас окутал сильный аромат лаванды, смешанный с запахом дерева и огня, Элла фыркнула, изобразив, что ей трудно дышать.