Русский лабиринт - Дмитрий Дарин Страница 40

Лешка насупленно кивнул и пошел в общую комнату – вторая была отцовским кабинетом, там можно было появляться только по его зову. Паренек уткнулся в материнское плечо, теперь они плакали оба.

– Хороший мой, сыночек мой, – гладила его по голове мать, – ты же не бросишь мамку свою, не оставишь, защитник мой?

Лешка сопел, мотал головой, но вдруг почему-то подумал, что всю жизнь ходить в грязных сапогах и промасленной рубахе, как ходят в его представлении трактористы, ему не особо хочется. А хочется, чтобы ребята из двора завидовали, что он учится в какой-то непростой, а специальной школе, куда берут не всех, а самых, самых, таких, как он, Лешка. И никто его не будет дразнить рыжим, как тут, в красноярской школе, где даже девчонки в их шестом классе уже курят и целуются с мальчиками в туалете. Он, может, тоже умеет курить, но в компании его не брали, даже на побегушки, и ни одна девочка не хотела, чтобы он нес до дома ее портфель. Никто не хотел дружить с ним, с рыжим. Теперь они все сами станут рыжими и конопатыми, потому что он один не просто съездит в Москву, где никто из этих трактористов и в мечтах-то не был, а поедет туда жить. И учиться в особой школе, где все вежливые и улыбчивые, где все воспитанные и где много всяких нужных людей. Вот тогда они все, особенно Васька со второй смены, который ему недавно поставил фингал просто так, на спор, откроют рты и пожалеют. Еще как пожалеют, особенно Ленка с пятого «Б», пожалеют до слез…

Когда они уезжали с отцом на вокзал, Лешка старался не смотреть матери в глаза. А она, как-то неприятно опухшая от бесконечных слез, неопрятная даже, все не хотела отрывать его голову от своего живота, все гладила его рыжую шевелюру, все надсадно и глупо скулила над ним, Лешке стало за нее даже стыдно. Он вывернулся и отошел за спину отца. Отец коротко попрощался, и они пошли в лифт – внизу уже ждало такси. Так он и запомнил мать – с красными опухшими веками, в засаленном сером платье, сидевшем мешком, с руками, нервно скрещенными на животе и теребящими какую-то кухонную тряпку.

Потом от нее приходили письма – по штемпелю было понятно, что из той самой Ивановки, деревни, где мог бы прозябать и он, Алексей, выпускник знаменитого Московского автодорожного института, блестящий молодой менеджер, женатый на одной из самых красивых сучек Москвы. И пусть сейчас он только выходит из пике, но где видано испытать взлет без падений? А вот в этой глухомани все так и вышло, как выходит в глухомани. Письма приходили около года каждую неделю, отец читал походя строки, предназначенные ему – на руки не давал, говорил, много чего не про его честь написано, но всегда повторялось из письма в письмо – ждет его мать на каникулы, на отдых, и тут же про помощь – трудно одной и работу и хозяйство тянуть, забор, крыша, еще что-то требовало вечного ремонта. «Не без пользы приглашает отдохнуть», – замечал материн интерес Алексей, понимающе усмехался и гордился своей проницательностью.

Потом письма стали приходить заметно реже, а в один день пришла телеграмма из этой Ивановки, но не от матери. Почтальон заставил расписаться в получении, только потом отдал. Отец зашел в квартиру, допил кофе и только после взглянул на бланк. Смешными наклеенными печатными буквами говорилось о смерти в результате трагического случая на производстве гражданки Лыковой Оксаны Григорьевны и сообщалась дата панихиды. Отец несколько раз пробежал глазами строчки, вытащил из кухонного бара початую бутылку коньяка, налил себе, подумал, налил вторую рюмку и позвал сына.

– Помянем, Алексей. Оксана… мать… умерла.

Лешка учился уже в восьмом классе, пробовать алкоголь, хоть и немного, приходилось. Прочитал телеграмму и выпил не чокаясь. Закашлялся, отец дал ему стакан воды. Лешка выдул весь стакан, на лбу выступили росинки пота.

– Вместе поедем? – полуутвердительно спросил отца.

У самого Лешки были взрослые баки, взрослые темно-рыжие усики, но не было паспорта для взрослых. Один он лететь бы не смог. Отец выпил еще рюмку, убрав вторую из-под сыновьего носа, и сказал: «Завтра будем поглядеть». Но на следующий день у профессора Лыкова было назначено оппонирование по диссертации какого-то очень важного и нужного человека, нужно было полночи готовиться. Не полетели и на следующий день – после удачной защиты был не менее удачный банкет, нужный человек его очень благодарил. А вылетать потом было так и так поздно, до Красноярска еще куда ни шло, а до Ивановки к похоронам добраться уже было все равно нереально. Тогда Лешка первый раз крупно поссорился с отцом, психанул и сбежал из дома. Его скоро доставил наряд милиции – в те времена им еще было дело до подростков, ночующих на вокзале без вещей. Лешка держал форс еще два дня – не разговаривал с отцом, только буркал что-то невразумительное в ответ. Потом на выходных отец слетал все-таки в ту Ивановку, вернулся, сказал коротко – бревнами на сплаве придавило. Добавил, что дом надо продать, и поручил ему разузнать среди одноклассников, не купит ли кто по сходной цене из их родителей, обещал ему премию, если выгорит. Лешка буркнул «ладно», но никого назло спрашивать не стал. Но отец обошелся и без него, дом купил кто-то из его красноярских знакомых. Когда Лешке стукнуло шестнадцать и он получил свой первый в жизни паспорт, то хотел чуть не на следующий день вылететь в Красноярск. Но отец денег не дал – сказал, зряшные расходы, да и хоть с паспортом, хоть без, а он все одно еще мальчишка, стопроцентно влезет в какую-нибудь историю, ему, профессору, недосуг будет бросать дела и выручать его. Лешка снова обиделся, но из дома убегать не стал – решил, поступит в институт и с первой стипендии вылетит. Но первая «стипуха» отмечалась так весело, с такими шикарными девчонками, оказавшимися на их курсе, что бросить даже на пару дней свою новую пассию Лешка никак не мог. Летом он через комсорга, с которым подружился сразу после назначения того, устроился пионервожатым в «Орленок», где познакомился с другой, еще более очаровательной пассией. Потом были «картошки», летние шабашки в составе знаменитых стройотрядов, что-то еще, непременно важное и нужное. Поездка к матери откладывалась с года на год, приурочивалась всегда к завершению какого-то процесса – то ли очередного курса, то ли диплома, то ли экзаменов. После института жизнь завертела – по специальности работу гарантировала только советская власть, которую с таким воодушевлением помогал свергать в том числе и Алексей, его рыжий чуб часто мелькал в толпе бездельников с горящими глазами у Белого дома. Там он, кстати, познакомился с очередной девушкой, и революционная любовь, как обычно, сразу стерла все предыдущие. Потом, когда он уже менеджерил на капиталистической холодной свободе, вроде бы ничего не мешало, но пришла выбирать машину такая девушка, такой модельной выточки, которой позавидовал бы любой спортивный болид, что он выкинул из головы патриотический романтизм и сразу забыл подругу по баррикадам. Девушкой-болидом была Карина. И его жизнь понеслась с чемпионской скоростью «Формулы-1». Промелькнули свадьба, переезд в шикарную съемную квартиру, свадебное путешествие на Тенерифе, пирушки с завидующими во все слюни друзьями и что-то еще, и что-то такое, пока не вынесло на повороте в хибару в Печатники. Красивая жизнь уже была видна только в зеркало заднего вида. Но ничего, решил сейчас Алексей, только сделаю немного денег, надо съездить к матери, побывать на могиле. Какой-то месяц, конечно, ничего не решит, но приедет победителем. Обязательно приедет, доедая шашлык еще раз подумал Алексей, и потребовал счет.