Город и столп - Гор Видал Страница 40

Джим посмотрел на сию знаменитость, усталого вида молодого человека в военной форме.

— Знаете, я презираю всех этих визгливых гомиков, — сказал Ролли, крутя на пальце изумрудный и рубиновый перстни. — Я питаю слабость к настоящим мужчинам с голубым уклоном. То есть я хочу сказать, зачем тебе быть королевой, если тебе нравятся другие королевы, ну вы меня понимаете. К счастью, теперь все мужчины голубые, если вы понимаете, что я имею в виду. Буквально все. Не то что раньше, когда я сам был девушкой. Да вот буквально несколько дней назад один мой друг… Ну, наверное, это слишком сильно сказано — мой друг, скорее, я думаю, это старый знакомый, великий грешник, но не важно… Я хотел сказать, что у этого моего знакомого был на содержании сам Уилл Джебсон, боксер. Так вот, когда дело заходит так далеко, остается это только признать.

Джим согласился. Да, дело и правда зашло далеко. Вообще-то Ролли вызывал у него отвращение, хотя он и понимал, что тот не имеет в виду ничего плохого и знакомство с ним может быть ему, Джиму, полезным.

— Бог ты мой, здесь яблоку негде упасть. Мне нравится, когда люди чувствуют себя свободно. Я имею в виду тот тип людей, которые могут оценить это по достоинству. Ведь я недавно стал католиком.

Джим быстро переваривал все услышанное.

У меня все началось с монсеньора Шина — ах, эти голубые глазки! — но, конечно же, мне и вера нужна была, я должен знать, куда попаду, когда расстанусь с этой бренной оболочкой. А католическая церковь милая со всем этим своим уютным величием, которое приводит меня в восторг. С этими ритуалами, облачением и всем таким чувствуешь себя в безопасности. Разве что-то может сравниться с ними? У них и в самом деле самые красивые в мире церемонии. Я был однажды в соборе Святого Петра на Пасху, кажется, это была Пасха, и тут появился Папа на золотом троне, в тройной тиаре и в такой восхитительно белой одежде. Прекраснее на свете не бывает. А все кардиналы в красном, и благовония, и прекрасные статуи из мрамора и золота — ну, просто глаз не оторвать. Так вот там и тогда я стал католиком, и тут я, помнится, повернулся к Дарио Алариму, он был мой друг, родом из старинной неаполитанской семьи, его отец был герцогом, и он тоже должен был стать герцогом, но его, кажется, убили на войне, потому что он был фашистом. Впрочем, в те дни все лучшие люди были фашистами, хотя мы и понимали, что Муссолини отнюдь не класс. Так о чем это я? Я вроде уже собирался что-то подытожить… Да! Как я стал католиком. Так вот повернулся я к Дарио и сказал: «Я прекраснее ничего в жизни не видел». А он тоже повернулся ко мне и говорит: «Неужели, Ролли?!» — все мои друзья зовут меня Ролли, надеюсь и вы тоже будете меня так называть — так вот сразу после этого я сел за катехизис. Бедная моя головушка! Как же это трудно! Сколько всего нужно было запомнить, а у меня память просто никакая, но я все запомнил. Не хочу, чтобы вы подумали, будто я язвлю или хочу уличить в чем-то церковь, но если бы только они избавили от необходимости запоминать столько, то все было бы гораздо проще, и к ним бы пришло столько всяких милых людей, не то что чтобы я хочу сказать, что у них там мало приличных людей… Добрый вечер, Джимми, Джек, Аллен! Все в порядке? Да, так вот я и говорю, если бы не этот жуткий напряг в начале, то все было бы просто восхитительно. Раз в месяц я хожу на исповедь и даже бываю на воскресной утренней мессе, на той, что в десять часов, и я правда считаю, что быть образцовым обращенным это что-то. Конечно, мне до смерти еще далеко, я искренне надеюсь, что далеко, но когда придет время уходить, я хочу быть готовым. Я себе подобрал лучший склеп в церкви Святой Агнес в Детройте, там моя семейка делает эти жуткие автомобили, там меня и похоронят. Я думаю, на похороны придет кардинал, обязательно придет, я ведь им столько денег отписал в завещании. Так быстро уходите, Руди? Спасибо! Всего доброго! Я так понимаю, что Папа серьезно подумывает, не наградить ли меня за все мои добрые дела. Я им дал кое-какой наличности, только так мы и сможем победить коммунизм. Я надеюсь, что попаду на небо после стольких благодеяний на земле. Я думаю, грех невыносимо ужасен, правда? Совсем не грешить просто невозможно, но я считаю, что непростительны только крупные грехи, например, убийство. Что касается меня, то самая большая моя провинность перед благодатью — несколько маленьких обманов, совсем маленьких. Ну, и разок-другой неверность. Я возлагаю такие надежды на загробную жизнь. Я представляю ее себе как буйство красок, а все ангелы похожи на морских пехотинцев. Все такое голубое… Вечеринка, кажется, удалась, правда?

Джим согласился. Его утомил этот поток слов.

— Я прошу пощения, но обязанности хозяйки никогда не кончаются. Не хотите остаться на ночь?

Джим ответил нет. Ролли хихикнул:

— Теперь почти никто не хочет, это одно из проклятий старости. Я вам чрезвычайно благодарен за этот коротенький разговор, и надеюсь, что вы еще заглянете как-нибудь, чтобы мы могли пообедать вдвоем в тихой обстановке.

Ролсон погладил Джима по ягодицам и нырнул в свой человеческий зверинец.

Джим отыскал Шоу. Тот был пьян, вокруг него толпились матросы.

— Я ухожу домой, — сказал Джим.

— Но еще рано! Не спеши! Тебе нужно выпить.

— Я тебе позвоню через день-другой, — Джим удалился. Он с облегчением вдохнул свежий уличный воздух.

Зима пролетела незаметно. Джим редко виделся с Шоу. Тот был дружелюбен и забавен. Познакомил его с множеством людей, у которых водились деньги и была масса свободного времени. В Нью-Йорке крутилось много различных гомосексуальных мирков, и каждый из них знал кое-что о других. Существовал там еще и некий промежуточный мир, где гетеро- и гомосексуалисты общались между собой с известной степенью откровенности. Это относилось в особенности к театральным и литературным группам. Но в высшем свете гомосексуал носил стилизованную маску, позволявшую ему грациозно и часто убедительно двигаться среди восхищенных женщин, которых тянуло к нему, потому что он обладал огромным знанием, а потребности его были минимальны.

Бывало, два гомосексуала встречались в большом мире. Когда это случалось, они, обменявшись быстрыми взглядами, признавали друг друга и, как любопытствующие конспираторы, наблюдали, какое каждый производит впечатление. Это была своеобразная форма масонства.

В Нью-Йорк стекались гомосексуалисты со всей страны. Здесь, среди многомиллионной и безразличной толпы, они могли оставаться неприметными для недруга и вместе с тем узнавать друг друга. И все же на одного гомосексуала, открыто жившего с другими мужчинами, приходилось десять таких, которые женились, обзаводились детьми и жили тихой семейной жизнью, лишь изредка заглядывая в бары или турецкие бани, в особенности в пять часов, между работой и домом, когда эта потребность в разрядке особенно остра. Этот тип, мужественный, всегда на взводе, привлекал Джима, презиравшего другую разновидность — гомиков из компании Шоу. Он многому научился у этих не знавших страха гомосексуалов. Подобно джазовым музыкантам и наркоманам, они объяснялись между собой на тайном языке. Что же касается тех мужественных молодых людей, которые предлагали себя в качестве девушек, но в то же время заявляли о своей гетеросексульности, то их называли профи, потому что обычно им нужны были деньги. К профи относились с большим подозрением. И вообще в среде гомосексуалистов бытовала расхожая фраза: сегодня — профи, завтра — конкурент. Большинство друзей Шоу считали Джима профи, причем профи недоступным.