Очищение - Софи Оксанен Страница 40

Катя тоже хотела послушать о Владике, но Зара, как не пыталась, не смогла рассказать ей о городе. В голове появлялись лишь отдельные картины, но о том, что приходило на ум, ей не хотелось говорить с подругой. Например, о том, как бабушка в год Чернобыля начала сушить сухари, опасаясь войны. Или как после аварии они спокойно смотрели телевизор, ничего не зная о случившемся, а там показывали, что люди танцуют на улицах Киева. Чернобыль был запретной темой, так как Катя была родом оттуда и потому хотела выйти замуж за иностранца и интересовалась Владивостоком. Она очень хотела иметь детей. И подходящему кандидату в отцы не собиралась говорить, что она из Чернобыля. Это и по мнению Зары было разумной мыслью. Ей хотелось порасспросить Катю. Внешне она ничем не отличалась от других девочек, не светилась в темноте.

Сама Катя сказала, что чем меньше говорят, пишут и знают о Чернобыле, тем для нее лучше. Она была права. Даже Заре не хотелось обнимать Катю, когда та плакала, тоскуя по родителям или после очередного унижения клиентом. Она предпочитала утешить Катю другим способом, рассказывая обо всем, кроме Владика. Мысль о родном городе казалась до странного неподходящей в том месте. Как будто она была недостойна воспоминаний о нем, будто все приятные мысли теперь запачканы, если она вспомнит что-то в такой ситуации, а тем более если заговорит об этом. И к запрятанной в одежде фотографии она лишь изредка прикасалась через ткань, чтобы убедиться, что та на месте.

Паша, разумеется, знал, что Катя из чернобыльских девиц, так как нашел ее поблизости от Киева. Но он приказал ей говорить, что она из России, если клиент будет спрашивать, ибо ни один из них не захочет вставлять свой член в смерть. Зара по пыталась заглушить воспоминания о Кате, она не хотела рассказывать о ней Алиде, нужно было придерживаться темы Владика. Болтовня девушки заставила Алиде даже кое-где улыбнуться, она придвинула к ней еще один кусочек пирога. Зара взяла его и почувствовала себя более храброй. Она почувствовала себя так оттого, что не надо на это спрашивать разрешения. Она привыкла к тому, что все за нее решает Паша. Она стала храброй оттого, что рассказывала о родном городе человеку, на беседу с которым не имела разрешения Паши. И оттого, что находилась в неположенном ей месте, где не надо спрашивать у него разрешения помочиться. И если у нее заболит голова, Алиде сама предложит лекарство и просить об этом не придется. Если бы у нее начались месячные, Алиде тоже сразу что-нибудь предложила, приготовила ванну, положила бы в постель бутылку с горячей водой, и она не считала бы себя за это обязанной. Но в любой момент эта нереальность может исчезнуть, Зара вернется обратно в знакомую ей жизнь, с клиентами и долгами. В любую минуту Паша и Лаврентий могут въехать во двор, и она больше не сможет думать о Владике, пачкать воспоминания о родном городе в этой действительности. Но она может думать о нем сейчас.

— Так ты была там счастлива, — удивилась Алиде.

— Разумеется.

— Как так разумеется?

Алиде вдруг обрадовалась, будто придумала что-то новое.

— Но ведь это же здорово.

— Да, и пионеркой быть интересно, — потупила голову Зара.

Она никогда не отличалась способностью маршировать в строю и всякое такое. Но было хорошо сидеть у костра и петь песни. Она также гордилась пионерским значком, восхищалась его красным фоном, гладила яркий золотой лоб Ленина, его золотые уши.

Все-таки разговор о Владике снова заставил вспомнить про Катю. Она никогда больше не сможет рассказать Кате о Владике. Не успела это сделать вовремя, да и Катина просьба не была такой уж серьезной. Зара думала, что настанет тот день, когда она сможет помочь Кате стать жительницей Владивостока, но этого не произошло. Нужно ли ей рискнуть, поведать Алиде свою тайну, хотя это будет означать, что та не поможет ей в истории с Пашей?

Паша поставил видеокассету. На экране появились эрегированный красный член, потом волосатый и болтающийся живот пожилого мужчины, потом грудь молодой девушки. Мужчина велит девушке сжимать грудь, она массирует ее и похлопывает по ней, мужчина начинает мастурбировать. На экране появляется другой мужчина, который разводит бедра девушки, достает обыкновенную бритву и сбривает с лобка волосы.

Паша садится на диван, принимает удобное положение и раскрывает молнию.

— Иди сюда смотреть.

Зара подчиняется не слишком быстро, Паша подходит и тащит ее к экрану, ругается, возвращается на диван и высовывает свое достоинство наружу. Видео продолжается.

Паша дрочит. Кожаная куртка издает скрип. Дело происходит днем. Люди заходят в магазин, покупают братфурст, кислую капусту, говорят по-немецки, на лампе в магазине сидит жужжащая муха.

— Смотри! — Паша бьет ее по затылку и садится рядом, чтобы проследить, наверняка ли она смотрит видео. Он рвет на ней халат и приказывает встать на четвереньки, задом к мужчине, так чтобы попа и лицо были в кадре.

— Раздвинь ноги.

Она раздвигает.

— Шире.

Паша пристраивается к ней сзади!!! На экране мужчина с животом приближает член к лицу девушки. У той ее лицо. Оно покрыто спермой. Другой мужчина вводит свой член в нее и начинает стонать. Паша разряжается, теплая клейкая жидкость течет по ее бедрам. Паша застегивает брюки и идет за пивом. Щелкает банка. Долгие глотки Паши отдаются в пустой комнате. Зара все еще стоит на четвереньках. Колени болят.

— Повернись сюда.

Зара подчиняется.

— Вгони это в свою писду. Втирай как следует.

Она ложится на спину и втирает его сперму в себя.

Паша берет камеру и делает снимок.

— Надеюсь, понимаешь, что будет с этими фотками и с тем видео, если вздумаешь слинять.

Зара перестает двигать рукой.

— Их отправят твоей бабхен, а также Саше и его родителям. У нас есть их имена и адреса. Ферштейн?

Должно быть, о Саше им рассказала Оксанка. О нем она больше не хотела думать. Но тем не менее она слышала иногда его голос, который произносил ее имя и от которого она просыпалась. Именно поэтому иногда она вспоминала, что ее зовут Зара, а не Наташа. Особенно засыпая, в моменты опьянения или расслабляющего воздействия других веществ она могла вдруг ощутить, как Саша обнимает ее, но сразу отстраняла от себя это чувство. У нее с Сашей никогда не будет первого совместного дома, они не поднимут шампанское друг за друга в честь окончания вуза. Поэтому лучше было не думать об этом, а выпить водки, принять таблетку, выклянчить у Лаврентия травки и вдыхать ее. Не стоило много думать об этом, так лучше и легче. Надо помнить лишь об одном: хотя лицо Зары запечатлено на пленке Паши, в видеозаписи рассказана история не ее, а Наташи, и никогда самой Зары. Ее история находится где-то в другом месте, на пленке Наташи.

Когда девушка начала говорить о Владике, перестал нервно подергиваться уголок ее рта, она прекратила теребить свое ухо, при улыбке на щеках появлялись и исчезали ямочки. Кухню осветило солнце. У девушки был красивый нос, такой, что им наверняка любовались с самого ее рождения. Алиде попыталась представить Талви на месте Зары, как она сидит и беседует за столом, рассказывает о своей жизни, увлеченно загорается, но не смогла. Когда Талви после переезда за границу приезжала домой, она всегда торопилась обратно. Может, если бы Алиде была другой матерью, и Талви была бы другой? Она бы не фыркала по телефону, что в Финляндии все можно купить в магазине, когда мать спрашивала, посадила ли она что-нибудь в огороде. Если бы Алиде была другой, может быть, дочь приехала помогать при сборе яблок, а не посылала глянцевые фотографии своей новой гостиной, кухни, комбайна и ни одной своей. Может, в детстве не стала бы восхищаться тетей своей подруги, у которой была машина в Швеции и которая присылала им журналы «Бурда». Не стала бы спекулировать валютой, ходить на дискотеку и не захотела бы никуда уезжать отсюда. Хотя и дети других стремятся к тому же, и в этом нельзя обвинять одну Алиде.