Патология лжи - Джонатон Китс Страница 41

– О да, это будет выглядеть совершенно естественно. А куда ты денешь свою?

– В твой карман. – Она смотрит на мою просвечивающую юбку. Пытается засунуть руку мне за пояс, я шлепаю ее по руке, она отстает, дверь лифта открывается, мы выходим, а мужчина входит в лифт. Мы оказываемся по разные стороны от него и вытаскиваем беднягу вместе с собой, его длинные ноги запутались в цепочке, сковывающей нас. Когда мы освобождаем его, лифт уже на полпути вниз.

– Прошу прощения, – извиняется Дейрдре, пока мужчина пытается обойти меня. – Она под арестом.

Секретарь, с подозрением смотрящий на наручники, скептически оглядывает Эм, когда та говорит, что мы пришли на прием к достопочтенной Лолите Джонс.

– Скажите ей, что пришла Глория Грин.

– Но вы не…

Я поднимаю свою руку вместе с рукой Дейрдре:

– Я – Глория Грин.

Секретарь роняет очки, перегнувшись через стол:

– Вы – Глория Грин, – торжественно подтверждает он, нажимая кнопку интеркома. Нас спешно проводят в кабинет, Эмили усаживает меня и Дейрдре в кресла, наши руки лежат на мягкой коже подлокотника посередине, она усаживается сама, и, пока мы все втроем пялимся на огромный, слоноподобный дубовый стол Лолиты Джонс, ожидая ее дорогостоящего появления, я начинаю остро чувствовать всю несправедливость своего положения. Это ощущение возникает как боль в низу живота, распространяется по желудку и груди, конечности начинают гореть. Может, это и есть чувство вины? Быть несправедливо обвиненной? Лишиться всех механизмов защиты?

– Мне нужно немедленно уйти, – заявляю я.

– Это невозможно, – отвечает Эмили. Дейрдре бряцает наручниками, ключи от которых потеряны.

– Я ценю вашу заботу, но вреда от этого больше, чем пользы.

– Чего ты боишься? Лолиту Джонс? Мы обе здесь, с тобой.

– Меня не ебет Лолита Джонс. Я…

– А, правда всегда всплывает. – Откуда-то из холла доносится прокуренный баритон, он приближается и звучит уже в дюйме от моей головы. Я поднимаю взгляд и вижу перед собой перевернутого вверх тормашками Эдгара Аллана По – невероятно длинные иссиня-черные волосы собраны в гигантский пучок, руки скрещены на необъятной груди, мне в лицо тяжело дышит достопочтенная Лолита Джонс.

– Разумеется, мне не приходило в голову, что вы можете меня услышать, – объясняю я, поднимаясь и волоча за собой правую руку Дейрдре.

– А это изменило бы ваше мнение? – Лолита направляется к своему столу. Ее движения продуманны, как у актера театра Кабуки. Она собирает себя воедино в своем кресле. Похожее на кимоно платье еще колышется вокруг нее. Я тоже сажусь, резко дернув свой наручник, потому что Дейрдре пытается обращаться с моей рукой как с собственной.

– У вас что-то с запястьем? Или вы арестованы этой молодой леди за акт вандализма в нашем холле?

– Вообще-то меня похитили.

– Похитили? Неужели? – Она извлекает из складок платья блокнот и фломастер.

– Я хочу выдвинуть обвинение против моих похитителей.

– Обвинение против двух ваших похитителей? А у ваших похитителей есть имена?

– Дейрдре О'Салливан и Эмили… – Эмили машет рукой Лолите Джонс. Лолита машет в ответ. – Это, мать вашу, не шуточки, – напоминаю я всем вовлеченным сторонам.

– Мать вашу, не шуточки, – повторяет она, записывая.

– Послушайте, мисс Джонс…

– Лолита.

– У меня просто нет на это времени, мне не нужен адвокат, слишком поздно, я решила сделать признание.

Фломастер замирает. Она кладет его на стол.

– Не понимаю.

– Через два дня все планета будет знать все мыслимые и немыслимые подробности моей жизни. И тогда уж пусть решают, виновна я или нет. Но есть законные вопросы, и я намерена на них ответить, это мой долг как публичного человека и обязанность как гражданина.

– Могу ли я дать вам юридический совет, Глория? Помимо того факта, что я буду счастлива защищать вас от этих ничтожных формальных обвинений. Исповедь обычно воспринимается как признание вины, безотносительно ее содержания. Бывают дела, когда благоразумнее предать себя на милость суда в надежде на снисходительность и так далее, но это крайние меры, политика выжженной земли. Говоря официальным языком, в настоящий момент вы даже не серьезный подозреваемый. Ваше дело активно обсуждалось в прессе, но сейчас все утихло.

– Она права, Глор, – говорит Эмили, но тут же замолкает, потому что Лолита прижимает к губам указательный палец.

– Никто сейчас не ждет от вас исповеди, – продолжает Лолита. – Да никто и не поверит.

– Это верно, – улыбаюсь я.

Тишина. А затем негодующие вопли, стоны. Все попытки задать вопросы тонут в смехе Лолиты Джонс. Она встает, исполняет замысловатый танец в мягких туфлях, которые кажутся не больше ее ушек. Она аплодирует – возможно, самой себе.

– Просто очаровательно, – заявляет она, а затем слова опять тонут в приступе смеха.

– Правда может сделать тебя свободным.

– Правда… свобода… – Она заливается смехом между словами, разделяя их так, что всякая связь меж ними теряется.

Эмили недоуменно смотрит на Дейрдре, Дейрдре недоуменно смотрит на Эмили. Встреча проходит приятнее, чем запланировано.

– Это рискованно… Очень рискованно, Глория.

– В этом-то и преимущество.

– В этом преимущество. Но если вы провалитесь?

– Смертная казнь в этом штате нечасто применяется.

– Вы выберете… смертельную инъекцию? – Заготовленный смешок.

– Токсикология вообще-то не настолько эффективна, как могла быть. Как вы думаете, мне позволят воспользоваться своими фармакологическими средствами?

– Интерес к делу может означать, что процесс подачи апелляций растянется на добрый десяток лет. И что вы намерены делать? Как вы собираетесь поступить? – Ее карандаш снова нацелился фиксировать мои слова. Она сидит с блокнотом на коленях.

– Разумеется, я поборник векурониум-бромида. – Дейрдре дергает меня за наручник.

– Знаете, мне как-то довелось столкнуться с мистером Пи-Джеем Баллоком Третьим. Он всегда был такой занудливый и самоуверенный. Он не произвел на меня впечатления человека, способного достойно принять смерть.

– Когда я видела его последний раз, он был в прекрасном настроении.

– Но, конечно же, он не знал. Не знал, что будет дальше.

– Он редко предвидел последствия своих действий.

Лолита мерно покачивается в кресле. Глаза закрыты. Она молчит.

– А вы не собираетесь… – встревает Эмили, – …вы не собираетесь обсудить стратегию защиты с нами? Какие-то запасные варианты? Глория не может рисковать, как она это делала до сих пор. Навещать ее в тюрьме будет слишком унизительно – разговоры через металлическую решетку в присутствии охранников и всех этих грязных преступников, слышащих каждое твое слово, и все такое… Глория – единственный человек, с которым мы можем говорить не только о чепухе или иронизировать. Вы знаете, как это бывает? Вы понимаете?