Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт Страница 41

ЛАбрамов: Я вообще не умею считать.

Юни-сон: Ленни, я просто хочу, чтобы в квартире было красиво и чисто. Ты что, не хочешь возвращаться в красивую чистую квартиру? Не хочешь гордиться тем, где ты живешь? Это ведь и значит быть взрослым? Это ведь не только чтение Тольсоя и умные речи. Большой гип-гип.

ЛАбрамов: Кого чтение? Кто большой?

Юни-сон: Забудь. Мне пора в прачечную. Кто еще твои трусы заберет? Кстати, носил бы ты короткие боксеры, а не просто трусы. У них поддержка лучше. Ты вечно жалуешься, что яйца болят, когда много ходишь, так вот как ты думаешь, почему?

ЛАбрамов: Потому что я ношу плохое белье.

Юни-сон: Кто тебя любит, кокири?

30 июня

Дорогой дневничок!

В общем, после оглушительного успеха у родителей я позвал Юнис на Стэтен-Айленд встречаться с моими друзьями. Пожалуй, из соображений самовозвеличивающего и поверхностного свойства. Я хотел познакомить ребят с Юнис, поразить их ее красотой и юностью. А ее хотел поразить медийностью Ноя и его подруги Эми.

В первой части сработало — нельзя узнать Юнис и не восхититься ее молодостью, ее прохладным мерцающим равнодушием. Во второй части вышло так себе.

Тот вечер был из разряда Семейных, когда все парни приглашали в «Цервикс» своих подруг, — я в таких случаях обычно минус подруга и чувствую себя пятым колесом. Но в тот раз должны были прийти Ной и его эмоциональная любовница Эми Гринберг, Вишну с Грейс и мы с Юнис, пара в развитии.

Даже по пути к метро, шагая с Юнис под ручку, я хвастался своей девушкой перед обитателями Грэнд-стрит, однако выборка ценителей в тот день оказалась небогата. Белый псих, который чистил зубы средь бела дня. Еврей на пенсии, который поливал выброшенный матрас колой из пластикового стаканчика. Враждующая ацтекская парочка, лупившая друг друга по головам пластмассовыми желтыми ромашками за неприступным кирпичным фасадом муниципального дома.

Я без происшествий добрался почти до метро. Но у пустыря за забором с колючей проволокой и лезвиями, возле «РитуалАссист», где днем обычно восседал наш местный сраль, я заметил любопытную штуку. Появился новый рекламный щит от моего работодателя, корпорации «Штатлинг-Вапачун». На щите были изображены знакомые кружева из помпезного стекла, несколько трехэтажных квартир, присобаченных друг к другу под странными углами, точно кубики льда в перемешанном коктейле. «ХАБИТАТЫ-ВОСТОК» — возвещал плакат, а рядом развевались флаги Объединенных Арабских Эмиратов, Всемирного Китая и Европейского Союза.

Эксклюзивное Триплексное сообщество

для неамериканцев

«Штатлинг-Недвижимость»

Семь ТРИПЛЕКСНЫХ апартаментов

по цене от 20 000 000 северных евро/33 000 000 юаней

— Двадцать миллионов евро! — сказал я. Мне за эти деньги пахать полвека. Даже у иностранцев столько уже не бывает!

— Это ведь здесь какой-то тип все время срет? — невозмутимо ответствовала Юни, явно попривыкшая к превратностям жизни в моем quartier [56]. Я читал дальше:

Вниманию иностранных резидентов!

Купите ТРИПЛЕКСНЫЕ апартаменты сегодня и получите:

*Освобождение ДВА от досмотра тела, данных и собственности

*Отмеченную многочисленными наградами охрану «Вапачун-ЧС»

*ЭКСКЛЮЗИВНУЮ поддержку бессмертия от нашего Отдела постжизненных услуг

*Бесплатную парковку на полгода

Только Кредитный рейтинг 1500+

Эта территория ПОЛНОСТЬЮ зонирована

под Сокращение Ущерба

«ЭКСКЛЮЗИВНАЯ поддержка бессмертия»? Что-что, простите? В «Постжизненных услугах» нужно доказать, что ты достоин обвести смерть вокруг пальца. Я же говорю, для нашего Продукта подходят только 18 % заявителей. Так задумал Джоши. Отсюда и проводимый мною Набор. Отсюда тесты на Когнитивные Языковые Способности и сочинения о том, как пережить своих детей. Отсюда вся философия. А теперь бессмертие даруют стайке жирных глянцевых дубайских миллиардеров, которые купят «ТРИПЛЕКСНЫЕ апартаменты» «Штатлинг-Недвижимости»?

Я уже изготовился к здоровой диатрибе Обо Всем (по-моему, Юнис нравится, когда я учу ее новому), но тут в углу щита разглядел знакомую завитушку.

По трафарету, с подтекающими контурами — стиль, популярный на рубеже веков, — там был нарисован — нет, быть этого не может! — художественный двойник Выдренка Джеффри, моего инквизитора из посольства США в Риме, в этой дурацкой красно-бело-синей бандане, и на верхней губе у него было пятно — возможно, герпес.

— Ой, — сказал я и аж попятился.

— Кокири? — спросила Юнис. — Что такое, ботан?

Я зашипел.

— Панический приступ? — спросила она. Я поднял руку — мол, нужна «передышка». Мои глаза бегали вверх-вниз по граффити, словно пытались стереть его, переместить в иное измерение. На меня смотрела выдра: изогнутая, странным образом сексуальная, беременная жизнью, уголь округло выгладил мех, явно теплый и мягкий на ощупь. Выдренок напоминал Фабрицию. Мое предательство. Что я с ней сделал? Что они с ней сделали? Кто это нарисовал? Что они пытаются мне сказать? Я посмотрел на Юнис. Пока я держал сорокасекундную паузу, она углубилась в свой эппэрэт. Как я очутился рядом с этим гибким цифровым существом? Впервые с ее прибытия в мою жизнь я заподозрил, что серьезно ошибся.

Но день еще не закончился.

В «Цервиксе» с возражениями выступила моя подруга Грейс.

— Она для тебя слишком молода, — прошептала она, когда Юнис отвернулась и занялась покупками на «ПОПЫшности». Что вовсе не асоциально — парни смотрели в своих эппэрэтах приезд китайского центрального банкира Ваншена Ли в Вашингтон, а Ноева подруга Эми расставляла лосьоны для рук и другие продукты спонсоров, готовясь к живой трансляции на канале «„Животный час“ с Эми Гринберг».

На секунду я заподозрил, что Грейс ревнует к Юнис, и меня это полностью устраивало, потому что, честно говоря, я на Грейс всегда западал. Не то чтобы она красавица — слишком широко расставленные глаза, нижние зубы — как автокатастрофа на шоссе, и к тому же слишком худа выше талии, если такое вообще возможно, и потому всегда смахивает на птичку, даже когда поднимается по лестнице или протягивает тебе тарелку с бри. Но она добрая — такая добрая и прямодушная, такая образованная и так серьезно относится к жизни, что в Риме, когда мне чудилось, будто я влюблен в Фабрицию, я вспоминал, как Грейс рассказывает о своем непростом холодном детстве на окраинах Висконсина или о немецком художнике Йозефе Бойсе [57], к которому питает страсть, — и тотчас понимал, что мои отношения с бедной обреченной Фабрицией — лишь мимолетность и ложь.