Субмарина - Джо Данторн Страница 41

У входа Джордана замедляется. Она идет, как на похоронах. Теперь мне приходится останавливаться через каждые три шага.

Медуллобластома.

— Вторая операция в воскресенье.

— Твой папа сказал.

Вокруг какие-то высокие тонкие растения, стебли которых усеяны бледно-голубыми цветами.

Медуллобластома.

— Ты можешь ее навестить?

Она берет меня за руку.

Медуллобластома.

Я думаю о том, что уже произвел положительное впечатление на родителей Джорданы и было бы глупо его портить. Лучше уж я буду как тот игрок в «Поле чудес», который игнорирует крики зрителей «Суперигра! Суперигра!» и уносит домой двести фунтов и стиральную машину.

Медуллобластома.

— Брат будет там, но тебе необязательно с ним разговаривать.

— А что если я захочу с ним поговорить?

— Ладно, — говорит она.

Медуллобластома.

— В воскресенье?

— Нет, в воскресенье операция, а мы пойдем к ней в субботу.

Я останавливаюсь.

Медуллобластома.

Киваю.

— А чем ты вообще занимался?

— Был очень занят.

Медуллобластома.

— Готовился к экзамену?

— Ну, вроде того, да.

— Оливер, пожалуйста, я не могу…

Медул…

Она останавливается.

— Что происходит? — спрашивает она.

Я оборачиваюсь и смотрю ей в глаза. У нее слиплись реснички, как лапки у раздавленного паука.

— Моя мама может умереть…

Эти слова слишком сильно действуют на нее. На асфальте темные пятна — там, куда упали ее слезы.

— Я просто не могу… столько всего… что происходит?

Проблемы — как козырные карты. Мне выпали хорошие козыри: у моей матери интрижка на стороне. Но Джордане повезло больше: у ее матери опухоль.

Мне кажется, если произнести вслух — у моей матери интрижка, — это станет более реальным. Поэтому говорю совсем другое:

— Векторы, квадратные уравнения и респираторная система.

— Да пошел ты, — выдыхает она.

— Это все ненастоящее, — продолжаю я.

— Заткнись, — огрызается она.

Она совсем раскисла.

— На самом деле их не существует, — говорю я.

— Заткнись.

— Это обман.

— Заткнись. Склонив голову, она подходит ближе и кладет лоб мне на плечо. — Заткнись, — повторяет она, вытирая лицо о мои ключицы и прижимаясь к моей шее.

Я обнимаю Джордану. Ее руки остаются висеть. Я притягиваю ее к себе, но она отстраняется. Думаю, комплимент в данной ситуации поможет делу.

— У тебя красивая кожа. Сегодня.

Она не говорит «заткнись».

— Я почитал кое-что. Думаю, у тебя могла быть аллергия на Фреда, — замечаю я.

— Я сижу на маминой диете, наверное, поэтому.

— Ты стала привлекательнее.

— Мы едим китайскую кухню — там много имбиря.

— Курицу в лимонном соусе?

— Иногда.

Я беру ее за руку и кладу ее ладонь на квадратную выпуклость в заднем кармане штанов.

— Я тебе спички купил.

Она достает коробок. Снова обнимаю ее. Она кладет подбородок мне на плечо. Ее руки обвивают мою талию. Я слышу чиркающий звук и чувствую слабое тепло у шеи сзади.

И тут Джордана говорит такое, что я понимаю: слишком поздно, ее уже не спасти.

— Я заметила, что, когда зажигаешь спичку, пламя такой же формы, как падающая слеза.

Она стала сентиментальной, превратилась в сгусток соплей. Я наблюдал за тем, что происходит, и не сделал ничего, чтобы остановить это. Отныне она будет вести дневник, иногда записывая в него маленькие стишки, покупать подарки любимым учителям, любоваться пейзажем, смотреть новости и покупать суп для бездомных, и она никогда, никогда больше не подпалит волосы на моей ноге.

— И у тебя будет шанс продемонстрировать всем эти мышцы. — Мама тянется и сжимает папины бицепсы. — Ого, — говорит она, пытаясь притвориться удивленной.

Мы сидим в одном конце обеденного стола: я, папа и мама. Мама зажгла две свечи, и мы едим с квадратных тарелок: запеченная форель с лесными грибами и вареной молодой картошкой с маслом и петрушкой. Мама хочет уговорить папу заняться капоэйрой. Ее голос срывается — она пытается показать нам, как это весело.

— И они занимаются под такую красивую музыку, Ллойд, — она пытается поймать его взгляд.

Папа смотрит в тарелку и вонзает нож в шляпку гриба.

— Тебе должно понравиться: два барабана и еще один парень с однострунной гитарой, — добавляет она.

Звучит ужасно.

— Звучит ужасно, — говорю я.

— Ничего ужасного, Оливер. Твоему папе понравится. Эта музыка гипнотизирует.

Я вспоминаю, что Грэм умеет смотреть в глаза неотрывно, как гипнотизер.

— Грэм записал меня на аттестацию в субботу, — продолжает она.

Зачем она о нем заговорила? Жареный гриб поскрипывает у папы на зубах.

— Буду сдавать на желтый пояс, — не умолкает она. — Вы оба могли бы прийти и посмотреть.

Папа поддевает безголовую форель за позвоночник к осторожно тянет; маленькие косточки отделяются от розового мяса, плавник отходит вместе с кожицей. Папа торжественно кладет его на голубую скатерть.

— Ты будешь драться? — спрашиваю я.

— Играть — мы называем это «игра», — говорит она, все еще глядя на папу в ожидании ответа.

— Почему это игра? — спрашиваю я. Мы разговариваем через папу, который сосредоточенно уткнулся в тарелку. Он вытаскивает изо рта маленькую косточку. Он доест раньше, чем мы.

— Потому что мы не пытаемся нанести друг другу увечья.

— Раз это не борьба, я не хочу смотреть, — соглашаюсь я.

— Представь, что это брейк-данс, — говорит мама, пытаясь помочь мне понять.

Я представляю, как она крутится на голове в мешковатых джинсах и слушает «Сайпресс Хилл». Мне становится нехорошо.

— Но вы же можете ударить друг друга, как бы ненароком? — интересуюсь я, пытаясь найти причину заниматься для папы.

— Да нет, не можем. Но иногда разрешаются удары головой.

Папа жует.

— Просто приходите на аттестацию, ладно?