Остров женщин - Альваро Помбо Страница 41

Когда она наконец начала ходить, опираясь на палку, и могла вернуться домой, Фернандито высказался вполне определенно:

— Никогда не следует делать то, чего не можешь, и нужно отдавать себе в этом отчет. Нынешнее ее состояние не изменится, если не станет хуже.

— Но она не должна оставаться в больнице, это ужасно, ей будет гораздо лучше здесь, в своей комнате, и нас это нисколько не обеспокоит, — сказала мама.

Я ее поддержала и была очень рада, что Фернандито не удалось настоять на своем. Но когда я сообщила фрейлейн Ханне, что мы забираем ее домой, она вдруг сказала:

— Я поговорила со своим старшим братом, он живет в Билефельде, и дела у него идут неплохо. Лучше я поеду туда, в конце концов, Германия — моя родина.

Однако прошел почти год, прежде чем она уехала.

Я провожала ее на станции, а брат должен был встретить на французской границе. Домой я вернулась пешком и сразу поднялась в комнату фрейлейн Ханны. Там все было почти как раньше — ее одежда и личные вещи поместились в один чемодан. Дом, казалось, застыл в оцепенении, пораженный молчанием виноватых, не признающих свою вину. Я вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Да, там все было по-прежнему, и тем не менее комната показалась мне незнакомой, слишком чистой и какой-то нежилой, словно находилась не в нашем доме, а в дешевом отеле или вообще явилась из кошмарного сна.

Я моментально о ней забыла. Мама перевела на счет фрейлейн Ханны в билефельдском филиале «Дойче банк» деньги — щедрое вознаграждение за оказанные услуги. Я никогда не знала, сколько, но, по словам Фернандито, речь шла о «солидной сумме». На том все и закончилось…

~~~

Однажды Виолета принесла от отца сногсшибательную новость, которую изложила, как обычно, очень мило и словно невзначай.

— Я только сейчас вспомнила, папа сказал, чтобы я не забыла сказать тебе, что при нынешнем спросе на загородные дома стоит подумать о покупателях на этот дом и, возможно, на башню. «Если твоя тетя захочет и Том разрешит… — сказал папа, — ведь Том, насколько я помню, является владельцем башни и дома». Я сказала, что скажу тебе, и вот говорю.

Я, наверное, побледнела, потому что сразу поняла всё: половина того, что мы считали своим, нам не принадлежит, более того, может принести доход кому-то другому. Вот такая была новость…

Теперь уже невозможно установить (если ничего не придумывать), что́ в тот момент значило для меня это «всё». После слов Виолеты я очень встревожилась: мимоходом переданное известие означало, что отец хочет получить свое, то есть половину нашего, и эта тревога вобрала в себя все мои прежние предчувствия, которым, как показало время, суждено было сбыться. Что творилось после взрыва этой бомбы, я не помню, возможно, потому, что из-за охвативших меня паники и страха я оглохла, а возможно, потому, что остальные не обратили на это сообщение особого внимания или вообще были в курсе событий — мама, например, — и предполагали, что рано или поздно это произойдет. Единственное, что я помню, — это возглас Фернандито:

— Черт побери, и как это я сразу не сообразил, в чем дело? Все верно, мама, вы ведь все совладельцы…

Виолета ушла. Может, плакала, а может, злилась на меня. Скорее на меня, чем на Фернандито, хотя я видела, как они спорили, словно школьники на переменке, пока я в полной растерянности стояла в стороне. Фернандито сказал мне:

— Извини, я не хотел, но я спорил не только с ней — с тобой тоже. Меня угнетает, что вы обе ведете себя как маленькие девочки, а вы ведь уже взрослые.

— Взрослые для чего?

— Для того, чтобы почитать гражданский кодекс.

— Если ты такой умный, значит, ты знал, что отец имеет право на половину всего нашего имущества. Чем больше я об этом думаю, тем меньше мне в это верится, потому что от тебя я такого не ожидала.

Спор с Виолетой возник из-за того, что, по мнению Фернандито, ни одна женщина не способна понять, что к чему в этом мире. Правда, хотя Виолета была полной невеждой, так как не желала учиться, а монахиням было вполне достаточно ее хорошего поведения, он считал ее гораздо более разумной и расчетливой, чем меня. Раньше я воспринимала это как комплимент, но теперь почувствовала в его словах язвительность, которая, непонятно почему, не разрушала нашу привязанность, а наоборот, предполагала и укрепляла ее, создавая клубок противоречивых ощущений.

Все-таки на чьей стороне Фернандито? А он между тем продолжал:

— Я рос с тобою рядом, сестренка, и знаю тебя гораздо лучше, чем если бы сам произвел тебя на свет. Я вижу, ты хочешь спросить, кого из них двоих я люблю больше — папу или маму. Недаром с каждым днем ты кажешься мне все более глупой и все более похожей на гувернантку, няню или преданную служанку.

Я рассмеялась, потому что он попал в точку: я действительно хотела спросить, любит ли он нас так же, как, мне казалось, всегда любил, или, будучи блестящим молодым человеком и без пяти минут адвокатом со всеми вытекающими отсюда последствиями, перенимает отцовские черты, становится обычным искателем наслаждений и душой общества?

— Ну давай, говори, ты с нами или против нас, и покончим с этим.

Фернандито прошелся по своей старой игровой комнате, дунул в губную гармошку, уселся напротив меня, закурил сигарету и сказал:

— Если ты хоть на миг можешь перестать думать, будто зайцы плавают по морю, а сардины бегают по горам, а ты можешь, я уверен, тогда слушай: брак — это экономическая категория, после вступления в брак имущество и доходы, полученные любым из супругов, становятся общими и в случае развода делятся пополам…

— По-твоему, они еще супружеская пара? Но если это так и они пока не разводятся, о каком разделе мы говорим?

— Фактически они живут отдельно, — сказал Фернандито. — Если отец захочет сейчас продать свою часть, то есть половину дома, сада и всего остального, а мама этого не захочет, не имея на то никаких оснований, то судья может оставить пожелание одного из супругов, то есть мамино, без внимания, и все на этом закончится. Но я не думаю, что мама не захочет, с чего бы ей не хотеть? Наверняка захочет!

Дрожащими руками я достала из портсигара Фернандито сигарету и закурила.

— Наверное, мы все вдруг сошли с ума, если обсуждаем, продавать или не продавать то, что нам принадлежит, — сказала я. — Это все равно что обсуждать, ненавидим мы друг друга или нет. А почему бы, собственно говоря, не ненавидеть? Давайте будем ненавидеть!

— Дело совсем не в этом, — сказал Фернандито. — Продавать или не продавать собственность и ненавидеть или нет друг друга — вещи совершенно разные, их нельзя даже сравнивать. Второе чудовищно, первое разумно и может принести выгоду. У папы чутье на такие дела, он по натуре коммерсант, чего никак не скажешь о тебе, сестренка.

Тут меня осенила идея, показавшаяся мне блестящей.

— Если все так, как ты говоришь, почему бы нам не разделить его дом и земли в Педрахе и не продать свою часть? Или половину его акций электростанций или молочных заводов, у него наверняка что-нибудь есть…