Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков Страница 41

Деловитым голосом человека, ощущающего свою сопричастность к великому, Михаил Борисович осведомился:

– А они, туристы эти… Они англоязычные?

Крыкс скорчил мне выразительную рожу. Я пожал плечами, мол, сам выкручивайся. Крыкс выкрутился так:

– Лазаревский! Ты, мать твою, умник!

Михаил Борисович опять смутился. Надо сказать, что у Крыкса словосочетание «ах ты, мать твою, ублюдок!» было любимейшим. Практически оно заменяло ему русский язык в полном объеме. В зависимости от контекста и конкретных обстоятельств Крыкс мог им здороваться и прощаться, выражать восхищение или напротив огорчение, одобрение или порицание, задумчивость и радость бытия. В общем, все что угодно, все смысловые и эмоциональные оттенки речи находили соответствующее воплощение в «ах ты, мать твою, ублюдок!». Но это так, отступление.

Смутившийся Михаил Борисович поспешил с объяснениями:

– Видите ли, я немного владею английским языком…

Крыкс возмущенно заголосил:

– Ты что там с ними потрепаться собрался? Ты, мать твою, ты на работе или где? Десять процентов не хочешь, мать твою, в зубы, а?!

Угроза лишения десяти процентов месячного жалования заставила Михаила Борисовича продолжить борьбу:

– Просто я мог бы понять, о чем они разговаривают между собой! И впоследствии доложить.

«Ух, ты, – думаю, – Рихард Зорге какой!».

– Естественно, только в том случае, если они англоязычные… – поспешно добавил Михаил Борисович.

Крыкс довольно грубо оборвал его:

– Лазаревский, расслабь котовского! Они японцы, мать твою!

Михаил Борисович огорченно вздохнул. Он так хотел быть полезным Делу.

На этом сеанс связи был окончен. Получивший прекрасный заряд бодрости Михаил Борисович напряженным шагом мерил пространство «пятой» зоны и приницательно вглядывался в лица посетителей. Мы с Крыксом посмеялись немного и пошли на обед.

Вернувшись минут через сорок, мы обнаружили, что Михаилу Борисовичу наскучило быть внимательным и бдительным.

Небрежно облокотившись о перила и, помахивая в воздухе ладошкой, он оживленно беседовал со смотрительницей. Женщина натурально сияла от такой неожиданной удачи, ведь в большинстве своем сотрудники Службы безопасности не баловали ее коллег в горчичного цвета жакетах (форменная одежда третьяковских смотрителей) вниманием. Смотрители же, напротив, относились к нашему брату с почтительным уважением и называли всех нас совокупно «Курант». Бывало, так и говорили, звоня в дежурку: «Пришлите Куранта в шестнадцатый зал!». Не Васю, не Петю, а именно Куранта.

Некоторые бабушки были чрезвычайно словоохотливы. Ввязавшись единожды в беседу с такой любительницей поболтать, ты рисковал надолго заделаться ее постоянным собеседником. При новой встрече она уже спешит к тебе, как к старому знакомому и немедленно заводит масштабную беседу-диспут на самые неожиданные темы. Что характерно, у каждой был свой конек.

Например, одна яростно и многословно проклинала банду Ельцина. Другая при каждой возможности доверительно сообщала, что ее зять – бездельник и пьяница («Не то что вы, такой интересный, так много знающий молодой человек в пиджаке!»). Третья обожала пространные экскурсы в историю русской живописи, причем все ее знания были почерпнуты из лекций памятного нам Галкина Альберта Ефимовича. Четвертая и вовсе била наповал. Эта «номер четвертый» была, доложу я вам, тот еще фрукт. С перчиком такая бабуся, экстренная. Бивис и Батхед Трехгорной мануфактуры.

Я знаю, что повесть моя частенько скачет и прыгает как захочет. Туда-сюда, прыг-скок. Что далеко не всегда соблюдается хронология и последовательность событий, происходивших со мной и моими верными товарищами в Третьяковской галерее. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что возможно это раздражает. И что кто-то вероятно уже не раз досадливо восклицал: «Аффтар, ты мудаг! Хуль ты мечешься, как укушенный за яйца сайгак!». Увы, но ничего тут поделать уже нельзя. Так вышло, извините. Просто иногда вспоминается вдруг что-то настолько особенное и исключительное, что волей-неволей, а откладываешь ради него все остальное в сторону. Михаил Борисович, Крыкс, SLO и даже я сам преспокойненько потерпим пока.

Итак, встречайте! БиБТМ!

Стою я как-то на «первой» зоне в конце дня. Скучаю. Народу уже почти не осталось, бродит лишь пара приезжих теток в мохнатых шапках и шумно восхищается парадными портретами XXVIII века.

Был такой жанр в те наивные и блестящие времена – парадный портрет. Обязательно чтоб в полный рост, обязательно чтоб в сапогах и шпорах, обязательно при всех орденах и лентах, обязательно на фоне собственной капитальной недвижимости с колоннами. Дамам разрешалось сапог не надевать, и взять на руки собачку – какого-нибудь жуткого генетического уродца, отдаленно напоминающего шпица.

В наши дни идею парадного портрета с сомнительным успехом развивают заведения, как правило, смежные с металлоремонтами и обувными мастерскими. Орудующие в подобных местах фотохудожники заставляют принимать клиентов самые неестественные и томные позы, а маленьких детей там наряжают в испанские шляпы с перьями и вышитые сарафаны в псевдорусском стиле. Как будто это забавно. И задний фон еще на тех портретах всегда такой подозрительный, белесо-голубой.

Передвигаясь короткими перебежками от одного полотна к другому, приезжие тетки живо обсуждали увиденное. А увиденное, впечатляло их неимоверно мощно. То и дело всплескивая руками, они пронзительно вскрикивали на малороссийском диалекте-суржике что-то вроде: «Ах, боже ш ты мой, ну шо за красотишша!». Или даже так: «Мать моя женшина!», вероятно выражая этим наивысшую степень восторга.

Особенно женшинам понравился огромный портрет графа Куракина в полный рост. Вернее будет сказать, даже не граф как таковой – пузатенький, добродушного вида старичок, а белые графские панталоны в обтяжку. Про эти панталоны они даже поспорили немного.

Дама помоложе утверждала, что в них «для тянучести» добавлена лайкра. Ее более старшая и мудрая подруга резонно возражала, мол, в царской России ввиду промышленной отсталости по определению не могло быть лайкры. И, стало быть, панталоны не иначе как капроновые. Они и меня пытались втянуть в свой искусствоведческий диспут. Но я только строго глянул на них, и неприветливо буркнул:

– С посетителями разговаривать не положено!

Дела мне только нет, что обследовать чьи-то посторонние кальсоны! Из чего они там конкретно сделаны, и как именно крепились на графе Куракине – мне это исключительно по херу.

Озадаченные таким ответом, тетки ретировались в соседний зал, откуда как мышки из норки боязливо на меня поглядывали. Какое-то время я забавлялся тем, что кидал на них свирепые взгляды, переговариваясь при этом по сломанной «мотороле» с воображаемой группой захвата. В конце концов так запугал простодушных колхозниц, что они, громыхая модными житомирскими сапогами с отворотами, в панике бежали. Стало совсем пустынно. А стоять еще почти что час.