Наследство разоренных - Киран Десаи Страница 41

— Не видела я его. Зачем он мне?

Сердце ее неспокойно стучало под двумя бело-розовыми лавандовыми грудями, под вернувшейся с мужем из Англии пуховкой.

Выражение лица жены ему не понравилось. Проконсультировавшись со своей ненавистью, принялся искать ее ненависть, обнаружил красоту, пренебрег ею. Однажды эта подозрительная штука, красота, уже заставила таять его сердце, хватит. Индийская девушка не может быть столь же красивой, как английская.

И, уже отворачиваясь, он заметил…

Что-то белое и розовое в щелочке между крючками.

— Др-рян-н-нь! — завопил он и вырвал из ее опечаленной груди, как смешной странный цветок или как погибшее сердце… свою законную пуховку.

* * *

— Кровать сломаете! — заскрипела древняя тетка, заслышав возню в комнате. Все захихикали и закивали.

— Она скоро устроится поудобнее, — комментировала звуки другая старая карга. — Энергичная девушка. Электрическая девушка.

В комнате, очищенной от всех, кто в ней спал ранее, гневный Джемубхаи с лицом, пухлее найденной пуховки, хватал свою жену.

Жена не давалась. Увертывалась и вырывалась.

Гнев его вспухал. Воровка. Они смеялись над ним. Из-за нее. Из-за неграмотной деревенщины. Он снова схватил.

Она вывернулась и бросилась к двери.

За ней!

Дверь заперта.

Она еще раз дернула за ручку.

Не поддается.

Тетушка заперла дверь снаружи. На всякий случай. Все эти истории о сбежавших невестах, иногда и о сбежавших мужьях… Позор-позор-стыд-позор семье.

Он направился к ней с физиономией убийцы.

Она — к окну.

Он преградил ей дорогу.

Не размышляя, она схватила со столика пудреницу и швырнула ему в лицо, с ужасом и решимостью…

Пудреница раскрылась, пудра взметнулась, осела…

Весь в пудре, напоминая опереточное привидение, он рухнул вместе с нею на пол, подмял под себя. Ярость смешалась с похотью, все покрыло медленно опускающееся облако пудры, его расцвеченный изнутри черным и синим, снаружи белым и розовым член рванулся в атаку и немилосердно врезался в поверженную жертву.

Облаченный в дхоти иссохший, пожилой дядюшка, прильнувший очками к щели в стене, ощутил пониже пояса эмоциональный подъем и несолидно запрыгал по двору.

* * *

Джемубхаи обрадовался возможности спрятать свою неопытность и неотесанность за пеленой ярости и ненависти. В дальнейшем он не гнушался маскировать этими и иными высокими чувствами, эмоциями, мотивами свою служебную некомпетентность. Но гротескность, пародийность процесса произвела на его чуткую натуру ужасающее впечатление. Уродливые волосатые органы, похожие на страшные раны, грыжи и опухоли, на синяки и ущемления… судорожные движения, смахивающие на подергивания агонизирующего… какая-то механическая насосно-поршневая возвратно-поступательность… вонь выделений из пор, желез и внутренних органов… все это выворачивало наизнанку его чувствительную, цивилизованную натуру.

Тем не менее он снова и снова возвращался к этому гадкому акту. Со скукой и отвращением, ненавидя себя самого. Ненависть он переносил на ближайший доступный объект, выражая ее в виде жестокости. Он преподаст ей уроки терзания, стыда и одиночества. Хватит, настрадался, пусть теперь мучаются другие. С женой он почти не разговаривал и никогда не обращал на нее внимания при третьих лицах.

Ними привыкла к его свирепости, к использованию в качестве неодушевленного предмета, к ерзанью чужого черствого образования по ней и в ней, к невидящему ненавидящему взгляду, в момент оргазма меняющему выражение, но так и не приобретающему теплоты. Но вот пытка окончена, ОНО встает с нее и удаляется оттираться и отмываться. Горячая вода, мыло, полотенце. Продолжительная гигиеническая процедура завершалась приемом аптекарски отмеренной дозы виски, как бы дезинфекцией изнутри.

* * *

Два дня поездом и на автомобиле. Судья и Ними прибыли в Бонда. Бунгало на задворках цивилизации за тридцать пять рупий в месяц, без воды и электричества. Долги еще не выплачены, приходится экономить, но он все же выкроил деньги на компаньонку для Ними. Какая-то мисс Энид Потт, вылитый бульдог в шляпе. Бывшая наставница детишек некоего господина Сингха, комиссара администрации. Она научила своих подопечных называть отца «па», маменьку — «ма», пичкала их «от животика» рыбьим жиром и заставила вымучить наизусть «Нелли Блай». На предъявленном фотоснимке мисс Потт нависала над двумя темнокожими крошками в матросских костюмчиках, в безупречных носочках и с надутыми физиономиями.

Из чистого упрямства — так полагал судья — Ними не усвоила ни слова по-английски.

— What is this? — гневно вопрошал он, поднимая над столом грушу.

— What is this? — указывал он перстом на супницу, купленную в комиссионке. Случаю угодно было украсить эту посудину монограммой JPP. Судья купил ее тайком и сунул в корзину, смешал с другими вещами, чтобы сохранить иллюзию принадлежности. Джеймс Питер Питерсон или Джемубхаи Попатлал Пател? Кому придет в голову гадать…

* * *

— What is this? — Над гордой главой судьи вознесся сладкий рулетик.

Молчание.

— Не назовешь, не получишь.

Молчание.

Он опустил рулетик на свою тарелку.

Вечером он вырвал из ее руки стакан с «Оувалтином».

— Не нравится, не пей.

И никуда с нею не выйдешь.

— Почему вы прячете от нас супругу, мистер Пател? — улыбалась госпожа Сингх. — Надеюсь не пурда помехой?

Госпожа Сингх стремилась играть активную роль в карьере мужа, имитируя манеры английских женщин, которых представляла агрессивно чарующими и одновременно жестко деловыми. Она успешно подминала под себя местных дам, гордящихся своей пассивной бестолковостью.

* * *

Жены многих чиновников сопровождали мужей в разъездах. Верхом на лошади, иногда на слонах, на верблюдах или в палки, подвешенных на горбах носильщиков, которые, по причине тяжких женских задов, умирали молодыми. Под сладкую музыку брякающих и звякающих кастрюль, сковородок, бутылок виски и портвейна, счетчика Гейгера, сцинтиллятора, консервных банок, под возбужденное куриное квохтанье. Откуда в их куриных душах это врожденное знание, ожидание мига, когда топорик повара отхватит голову?

Ними оставалась в Бонда. Три недели из четырех в одиночестве. Она мерила шагами дом и сад. Девятнадцать лет провела она в заточении родительского дома, и теперь ей не приходила в голову идея выйти за ворота. Вид ворот подчеркивал ее одиночество, неприкаянность. Не нужна ей свобода, не нужен муж, пренебрегающий своим долгом.

Она взбиралась на плоскую крышу, наблюдала течение Джамуны в запыленных сумерках. Возвращались домой коровы. Звонили колокола в храме. Птицы шумно устраивались на ветках, готовились затихнуть до утра. За рекой виднелись развалины охотничьего замка Великого Могола Джахангира: несколько арок поддерживали рельефы с изображением ирисов. Моголы спустились с гор, чтобы завоевать Индию, война билась в их жилах, но мягкое сердце плакало по погибшему от солнечного жара цветку. Повсюду ирисы, запечатленная неизвестными камнерезами неизвестная им красота.