Визит лейб-медика - Пер Улов Энквист Страница 41

На мгновение Струэнсе чуть было не вспылил, но взял себя в руки. Он объяснил, что летаргию и подавленность короля необходимо лечить. Король так долго пребывал в этом сумасшедшем доме, что он лишился рассудка. Король ничего не знает о Дании.

— Что говорит королева? — спросил Рантцау.

— Я ее не спрашивал, — ответил Струэнсе. — Отпусти лошадь.

— Ты совершаешь ошибку, — закричал Рантцау так громко, что его могли слышать все находившиеся поблизости, — ты наивен, скоро все будет в твоих руках, но ты не разбираешься в этой игре, оставь этого психа в покое, ты не можешь…

— Отпусти, — сказал Струэнсе. — И я не потерплю, чтобы ты называл его психом.

Но Рантцау не отпускал, продолжая что-то говорить громким голосом.

Тогда Струэнсе пришпорил коня, Рантцау отбросило назад, и он упал, а Струэнсе ускакал прочь, даже не оглянувшись.

На следующее утро король со Струэнсе начали свою познавательную поездку к датским крестьянам.

Первые два дня прошли очень удачно. На третий день разразилась катастрофа.

Это случилось вечером, где-то около Хиллерёда. Из кареты они издали увидели группу крестьян, вокруг чего-то собравшихся. Словно на невинную встречу. Потом карета подъехала ближе, и ситуация стала проясняться.

Люди столпились вокруг какого-то предмета. Когда карета приблизилась, возникло волнение, толпа расступилась, кто-то бросился бежать к усадьбе находившегося рядом поместья.

Карета остановилась. Король и Струэнсе увидели человека, сидевшего на какой-то деревянной конструкции. Король приказал подъехать поближе, и теперь фигура стала видна отчетливее.

На деревянной кобыле, составленной из двух козел с грубо отесанной балкой посредине, сидел молодой крестьянский парень, голый, со связанными за спиной руками и перехваченными под балкой ногами. У него была окровавлена спина, его, похоже, били кнутом, но кровь уже запеклась.

Его дико трясло и он, казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Я предполагаю, — сказал Струэнсе, — что он пытался бежать. Тогда их сажают на деревянную кобылу. Те, что выживают, больше никогда не убегают. Те, кто умирает, обретают свободу. Так обстоит дело в Вашем государстве, Ваше Величество.

Кристиан с широко раскрытым ртом, исполненный ужаса, неотрывно смотрел на мученика. Маленькая группка зрителей тем временем ретировалась.

— Все крестьянское сословье сидит на деревянной кобыле, — сказал Струэнсе. — Такова действительность. Освободите их. Освободите их.

Когда в 1733 году ввели крепостное право, оно стало средством, помогавшим дворянству контролировать передвижение рабочей силы, или, вернее, этому передвижению препятствовать. Если ты был крестьянином, родившимся в каком-то поместье, то ты не мог покинуть это поместье до сорокалетнего возраста. Заработная плата, условия труда и жилье определялись владельцем поместья. После сорока лет разрешалось переезжать. Но, в действительности, большинство крестьян делались столь пассивными, сильно пьющими, обремененными долгами и физически измотанными, что какие-либо перемещения случались редко.

Это был датский вариант рабства. Оно обеспечивало благосостояние дворянства; в южной Ютландии условия были лучше, чем на севере, но все равно это было рабство.

Иногда рабы сбегали. В этом Струэнсе был прав. И поэтому их следовало наказывать.

Но Кристиан, похоже, не понял; эта сцена словно бы лишь напомнила ему о чем-то другом, что ему довелось пережить раньше. Он, казалось, не внял объяснениям Струэнсе, стал дико жевать и молотил челюстями так, будто слова не хотели выходить наружу; и буквально через несколько секунд он истерически завел бессмысленную словесную тираду, которая, в конце концов, вылилась в бормотание.

— Но этот крестьянский парень, быть может, перепутан — как я!!! почему меня наказывают? Таким образом!!! Струэнсе!!! что я сделал… неужели это справедливое наказание, Струэнсе… меня сейчас наказывают…

Бормотание Кристиана становилось все громче.

— Он бежал, наказанием является деревянная кобыла, — попытался объяснить Струэнсе, но король продолжал свои все более неясные и бесцельные истерические тирады.

— Вам надо успокоиться, — настойчиво сказал Струэнсе. — Спокойствие. Спокойствие.

Но нет.

Спустились сумерки, спина привязанного была черной от запекшейся крови, он, похоже, сидел на этой деревянной кобыле долго. Струэнсе, которому, в конце концов, пришлось оставить попытки успокоить короля, смотрел, как замученный мальчик медленно падает вперед, скользит вокруг деревянной балки и повисает, уронив голову.

Кристиан просто кричал, дико и без слов. Мальчик на деревянной кобыле молчал. Ситуация полностью вышла из-под контроля.

Короля было не успокоить. Из усадьбы к ним бежали люди. Король все кричал и кричал, пронзительно, душераздирающе, и не давал себя успокоить.

Мальчик на деревянной кобыле висел молча, почти доставая лицом до земли.

Струэнсе велел кучеру поворачивать карету. Король был нездоров, необходимо было возвращаться в Копенгаген. Но как раз когда карета с большой поспешностью развернулась, Струэнсе подумал о висящем на деревянной кобыле мальчике. Они не могут его оставить. Тогда он умрет. Он выскочил из кареты, чтобы, по возможности, добиться помилования; но карета тут же тронулась с места, отчаянные крики Кристиана делались все громче.

Мальчик висел неподвижно. Приближающиеся люди казались враждебными. Струэнсе испугался. Он ничего не мог с этим поделать. Он ведь находился в датской глубинке. Разум, правила, титулы или власть здесь ничего не значили. Люди здесь были животными. Они разорвут его на части.

Он чувствовал, как его наполняет невероятный страх.

Поэтому Струэнсе отказался от мысли спасать мальчика на деревянной кобыле.

Лошади и карета с вывесившимся из окна и продолжающим кричать королем удалялись в сумерки. Прошел дождь. Дорога была глинистой. Струэнсе бежал, крича кучеру, чтобы тот подождал, спотыкался в глине и снова бежал за каретой.

Так закончилась поездка к датским рабам.

Кристиан все чаще играл с негритенком Моранти.

Никого это не удивляло. Во время игры король успокаивался.

В начале августа у Моранти внезапно сделалась горячка, он три недели пролежал в постели и поправлялся очень медленно; король от этого страшно разволновался и снова впал в меланхолию. В те два дня, что болезнь, казалось, угрожала жизни Моранти, состояние короля было неуравновешенное. Обер-секретарь Б. В. Люксдорф, наблюдавший за происходившим из окна здания канцелярии, кратко записал в своем дневнике, что «между 11-ю и 12-ю с дворцового балкона были выброшены фарфоровые куклы, книги, книжные полки, ноты и т. п. Под балконом собралось 400 человек. Все разбегались, кто с чем».