В блаженном угаре - Анна Кэмпион Страница 41

Весь ужас в том, что я тоже оказался типом не слишком достойным, с гнильцой. 18.45. Перед Рут и передо мной — тарелки с сэндвичами, она заваривает чай. Ну а я в данный момент стараюсь справиться с двумя трудными испытаниями: не прятать от нее глаз и преодолеть гложущее меня чувство вины. Если я от него не избавлюсь, все мои дальнейшие психологические дивертисменты просто бессмысленны. И, в конце-то концов, она грешна не меньше моего. Когда все это более или менее «рассосется», я смогу продолжить, а пока… я обречен на бездействие. А ее вся эта история, похоже, взбодрила, вон какая веселенькая… М-да-а, сдается мне, этой девочке уже вряд ли кто сумеет помочь…

— Еще чаю?

— Спасибо, не откажусь.

— Вы поедете на вечеринку?

— Исключительно ради тебя.

Она протягивает чашку, точнее, ставит ее на стол, словно боится нечаянно ко мне прикоснуться. Надо, надо было бы у нее спросить: «А если бы я тебя не отпустил, ты бы им рассказала? Все-все?»

19.55. Они прибыли. Мы с Рут при полном параде. На Йани — прозрачный плащ-накидка на молнии. Непромокаемый. Он знакомит меня со своей сестрой Мерил. Да, похоже, та еще штучка. Жара, а у нее совершенно сухая ладонь, на запястье поблескивает какой-то странный жетон — или брелок? Бледное от природы лицо слегка подрумянено солнцем. Черные, коротко подстриженные волосы, черное платье, черные босоножки на каблуках, натренированное литое тело и развязные манеры.

— Приветик, я столько всего о вас слышала.

— Надеюсь, не очень плохого?

— Ну, не знаю, я никогда не полагаюсь на чужое мнение. Ну что, двинем? Чур, я с Рут.

— В таком случае я с вами.

Мы направляемся к двум обвешанным рождественскими прибамбасами машинам: разномастные, немыслимой яркости, блестящие гирлянды (жуть!), к бамперу форда Робби прикручена проволокой хрупкая самоделка из папье-маше — голова олененка Рудольфа из рождественского мультика. Та-а-к, понятно, сегодня у них там продолжится предпраздничная гульба. «Мы их каждый год так наряжаем, обе машины». Робби с Ивонной — на «форде-фэлконе», остальные набились, просто нечем дышать, в «мазду» Тима. Мерил шутливо дергает Рут за прядку волос:

— Эй, ты как, похудела, пока там жила? В Индии все худеют. Хочу вот туда смотаться, там есть что-нибудь стоящее? Хочу пройти курс йоги в каком-нибудь клевом местечке, так там есть на что посмотреть?

Рут молча отворачивается.

— Ох! Ну, прости, моя лапонька. Замнем, ни слова о грустном. — Оборачивается ко мне, ее сияющая улыбка вдруг тускнеет. — Кстати, о грустном. Детка, у тебя бледноватая помада. У меня есть «Версаче», купила в Лондоне, здесь такой не найдешь. Розовая с перламутром, имей в виду. У всех нас, конечно, помады — завались, но почти все цвета быстро приедаются, на фиг их тогда покупать, верно? У тебя губки что надо, Рут, тебе не мешает слегка их оттенить, и никакого силикона не потребуется, ты не представляешь, до чего это больно, когда его закачивают. Приоткрой ротик, я кисточкой, так будет ровнее.

Мерил достает длинные помадные футлярчики, потом косметический набор — целый арсенал, извлекает разнокалиберные кисточки. Она нарочно загораживает собой Рут, одна нога на полу, вторая — на сиденье, коленка почти вплотную у бедра Рут.

На шоссе (в данный момент, как я понимаю, мы где-то в сердцевине Австралии) никаких машин больше нет, поэтому Тим вдруг резко подает в сторону, и теперь мы едем борт о борт с Робби. Ивонна радостно выкрикивает: «Привет!» Робби энергично крутит рукой, что означает: «Сбавь скорость». Между пальцев зажата огромная самокрутка с марихуаной, он раскуривает ее, потом, всю обслюнявив, дважды глубоко затягивается, Тим резко подъезжает еще ближе. Мерил, потеряв равновесие, падает на Рут. «Эй, вы там, вылезайте!» — с этим кличем Робби наполовину высовывается из окошка, нависая над мельтешащими внизу — то чуть правее, то чуть левее — белыми разделительными полосками. Йани начинает выкарабкиваться через люк в крыше, при этом маневре его зад упирается в мою физиономию. Ну что же, милости прошу… Выбравшись, он вдруг резко откидывает голову — как от удара. Не ожидал, что снаружи такой ветрище. Просто ураган, пришлось мальчику ретироваться внутрь кабины и протянуть руку через окошко. Пересевшая за руль Ивонна чуть притормаживает, чтобы окна оказались друг против друга, Йани наконец выхватывает самокрутку у Робби. Трюк благополучно завершен. Первым делает затяжку Тим, потом сам Йани, потом он передает ее Мерил, та заботливо подносит ее к губам Рут. Рут, курнув, протягивает самокрутку мне. Я — вышвыриваю их обмусоленный косячок в окошко.

Припарковавшись, мы ждем, пока Мерил доведет облик Рут до кондиции полной неотразимости, творческий процесс в самом разгаре. То, послюнявив палец, подправит ей бровь, то размажет очередной слой помады, вернее, нежно разгладит. Я сижу молчу и пытаюсь понять, почему меня этот процесс так раздражает. Сдается мне, что все это здорово смахивает на флирт, на самый откровенный флирт! Меня гложет ревность собственника: Рут моя, она моя клиентка, я за нее отвечаю и должен решать, что с ней следует делать, а что — нет.

Ивонна тащит меня за руку из машины, мы всем стадом бредем к соседней улочке, застроенной низенькими, раздавшимися вширь домами, с нависающими лоджиями, опирающимися на мощные колонны из кирпича. Надутые пластиковые бассейны, цветочки-газончики, собаки, машины, и, разумеется, всюду торчат огромные тарелки антенн. До чего же уродливы, снести бы их к чертовой матери. Ивонна то и дело хихикает. Улочка упирается в Площадь Граждан. Тут тебе и сады, и монументы, и бурная ночная жизнь.

Слышу, как Рут шепчет Мерил: «Мне жутко жарко, я вся в поту, все тело влажное». Это звучит как зазывный страстный лепет, я автоматически мысленно фиксирую: «вся в поту… влажная».

У входа жирный малый предлагает мне травку, у него асимметричные уши и плотоядный рот, продает уже готовые косяки с дурманом. Я мотаю головой.

— А блондиночку-школьницу?

— Никаких школьниц.

— Недорого…

— Говорю же — нет!

Мы входим внутрь, нас всасывает толпа, состоящая из сплошь исколотых татуировками индивидуумов и увечных ковбоев (во всяком случае, шляпы — ковбойские). У кого оторваны пальцы, у кого-то — вообще нет руки… Я оторопело смотрю на культи. Обретя наконец дар речи, спрашиваю у Ивонны, как у них тут с техникой безопасности, она тут же спрашивает об этом местного фермера, в ответ только выразительная жестикуляция: отстань, давай лучше выпьем, чего тебе плескануть?

Меня тянут к бару, а там… всюду развешаны дамские лифчики, их сотни, нежные на ощупь, отделанные слегка замусоленными кружевцами, на некоторых имеются висюльки, бахрома, стеклярус. Номер «А», самый маленький, на эту экспозицию не допустили, ни одного экземпляра…

Протискиваемся к танцевальному загону: фиолетовый пол, фиолетовые изразцы на полстены. Садимся. Стиль, скажем так, викторианский: лепные виньеточки-веточки, много зеркал, в честь праздника обложенных снегом из ваты. Гирлянды мигающих лампочек — то в быстром, то в медленном ритме, из-за этих перепадов перед глазами — разноцветные пятна и слегка мутит. Натыкаемся на очередную, обкурившуюся до полной одури жертву «веселого Рождества». Поверх топика она нацепила один из бюстгальтеров, они, видимо, и есть главный сегодняшний «прикол». Девчонку бьет дрожь, хотя тут жарко, как в сауне. Стекляшки-бриллианты, нанизанные на бахрому, позвякивают в такт дрожи.