Домино - Иселин К. Херманн Страница 41

В медицинском я с этим не сталкивался.

Ох, вы невыносимы! Мадам Флёри хлопает руками по коленкам и смеется. Эрик, вы забавный. Если вы хотите, чтобы ваша пациентка снова пришла в себя, то знайте, ей нужно выпить вина. Отменного вина. И грустно пить его с простачком, который с таким же успехом может сидеть и потягивать самое обычное вино. Это, по-моему, только себя дразнить.

Да, я понимаю. Но что нам делать?

Обучить вас.

Он отлично видел, что рядом с холодильником у нее наполненный вином большой шкаф, где температура все время как в винном погребе.

Знаете что, давайте закажем хороший антрекот в брассери за углом. И какой-нибудь десерт, ладно? Они отлично готовят.

Да, спасибо! Эрик видел их меню. И цены.

Мы не хотим жарить и парить. И еще нам надо что-нибудь выпить.

Он делает все, как она просит. И когда он возвращается с ужином, она уже выставила три бутылки.

Richebourg 1973 года; прекрасное бургундское, Grand Cru, Vosne-Romanée. И Cos-d’Estournel того же года. Хороший год. Не такое благородное, но удивительное вино. И на десерт Chateau d’Yquem, только полбутылки. Я сожалею: год не самый лучший, 1977.

Вы, надеюсь, не думаете, что мы должны все это выпить?

Да, именно это она и задумала. Вы же не хотите сказать, что вы пурист?

Некоторые, кстати, думают именно так.

Ну уж нет. В это я не поверю. И она так его напоила, что он вынужден подремать и принять два аспирина, чтобы прийти в норму. Мадам насладилась хорошим вином и вполне довольна своим новым учеником. Он в замешательстве: может ли он подставлять свою печень под эту работу. Но он признает, что никогда не пробовал такие хорошие вина. Даже десертное вино не самого лучшего года.

Сабатин в своем ателье. Ходит вокруг большого стола. Многочисленные длинные розовые розы склонили головы. Она знает, что должна сесть за этот стол, так как счета не пишутся сами. Но фактуры — самое ужасное, с чем она когда-либо имела дело. Поэтому она решила, что этим надо заниматься раз в неделю. В первой половине дня в понедельник. Кассовую книгу тоже надо вести. Все вместе это занимает максимум полчаса. Тридцать минут. Полчаса, Сабатин, это же ничто, считает Франсуа. Но это же полчаса жизни, возражает она. Ненавижу! И он должен позвонить. Он должен! Но ее мобильный поразила немота. Третий раз за день она проверяет автоответчик, хотя отлично знает, что ни один звонок не прошел мимо ее внимания. Неприятное ощущение за последние пару суток медленно захватило ее тело. Жжет. Это похоже на ожог, который не стынет от текущей из крана воды. Как будто он подкожный. Сабатин идет в маленькую кухню, темную комнату, — не пахнет ли мусором? Мусорный мешок станет предлогом, чтобы не садиться за стол. И сейчас этот мусорный мешок — абсолютное и необходимое оправдание, чтобы выйти из ателье. Вниз по лестнице. Вверх по лестнице. Ступеньки скрипят. Ей нравится эта старая лестница, потому что на ней скрипят ступеньки.

Когда она закрывает за собой дверь, она знает, что он звонил. Она чувствует это. Он звонил. И она слушает его сообщение, до тех пор пока не выучивает его наизусть.

Я ударенный молнией. Я сбит с толку. Я тону в твоих глазах.

Он звонил. Звонил! Он оставил сообщение. Она хочет еще. Она хочет слышать больше. Но больше ничего нет. Только бы она могла прокрутить эти три предложения так, чтобы получить из них больше, чем сами слова. «Ударенный молнией».

На улице бесцельно бродит один чудак. Тот, что кричит. Громко. Он выстреливает, как из ружья, всякими ругательствами по поводу морального разложения людей, станций метро и времени его закрытия, а также несправедливости системы. Его злость не направлена на что-то конкретное, но все вынуждены это слушать. Он — местный чудак. Но разве он в действительности не один из самых здравых людей в городе? Разве это не самая естественная и логичная реакция на сумасшествие в мире? Он спит у ворот, и его гоняют несколько раз за ночь. Он собирает с помоек наполовину съеденные сэндвичи, и с ним обращаются хуже, чем с дворовыми собаками. Дамы затыкают носы, когда проходят мимо, а псы заинтересованно принюхиваются. Мытье и стрижка собаки в салоне на улице Лафайет стоят больше, чем он может раздобыть себе за месяц.

Я ударенный молнией. Я сбит с толку. Я тону в твоих глазах.

Сейчас закричу. Сабатин идет в темную комнату и думает, что готовит чай, но забывает положить чайные пакетики и смеется. ЗЭТ. Позвони снова! ПОЗВОНИ МНЕ, Зэт!

Сабатин не знает, что она ходит и делает то же самое, что делает Роз, после того как она насладилась «Jack Daniels» или «Four Roses» в своем собственном обществе.

И откуда она может об этом знать? И откуда она может знать, что они говорят примерно то же самое одному и тому же мужчине, которого нет рядом.

Если бы ты позвонил, говорит Роз, слегка гнусавя, если бы ты позвонил, то я попросила бы тебя укусить меня в затылок. Снова. А ты бы сказал: но я же не могу сделать это по телефону. А я бы сказала: тогда отложи телефон. Просто приходи… Сюда. Любимая игра Роз. «А я, а он…».

Когда Сабатин была маленькой, она тренировалась говорить взрослым языком. Она просто не могла понять, как взрослым удается звучать так взросло. «Ну вот я и сказала…», «да, еще бы», «напротив», «по большому счету». Ей просто никогда не удавалось хотя бы иногда вставить это в разговор, то, о чем, собственно, говорили взрослые. То, что заставляло глаза маминой подруги становиться большими. То, что заставляло маму размахивать руками, а всю компанию смеяться. Ребенком ей нравилось играть сначала в одного участника беседы, потом в другого. По-видимому, она еще не выросла.

Она просто не может быть сама с собой. Или в своем ателье. И ни при каких обстоятельствах она не выносит того, что ее ревизор попросил делать раз в неделю, и что, как говорит Франсуа, занимает всего полчаса. Может быть. Но это просто невозможно. Когда она выходит из ателье, он стоит на тротуаре.

Ты не потеряла вот это?

Почему же она не разбилась?

Он протягивает ей бутылку, упакованную в шелковую фиолетовую бумагу.

Хорошее вино очень прочное.

Он сумасшедший. Можно открыть?

Разве не это делают с подарками? Но при одном условии. Мы должны выпить его вместе. Мы можем заказать какую-нибудь еду из брассери на углу.

Мы же не хотим жарить и парить. Мы могли бы выпить это вино.

Просто… она стоит и выглядит смущенной…

Я тоже не слишком большой гурман.

Как он мог знать, что она хочет сказать именно это?

Но Cos-d'Estournel 1973 вообще-то не пьют с виноградом и соленым миндалем. К нему нужен сыр. Мы же хотим сыру, да?

Она чуть было не спросила, почему он сказал, что она потеряла бутылку. Он знает, что у нее больше нет кольца? Что она «потеряла» его. Как долго он ждал здесь, возле двери? Сколько бы он ждал? У нее начинает кружиться голова. Его руки обнимают ее лицо. Ее голова кружится. Глаза. Глаза. Губы. Прямо здесь. Но незнакомых мужчин не целуют на улице. Тем более рядом с собственным домом.