Королева пустыни - Джорджина Хауэлл Страница 41

Счастье, испытываемое Гертрудой, не могло длиться вечно. Дата приезда Джудит в Лондон была известна, и в должное время она прибыла. Гертруда, подавленная, в смешанных чувствах, вернулась в Йоркшир. В это время она бросилась в садоводство и археологические занятия и на рубеже лета и осени тринадцатого года стала пропадать на охоте – делая все, что угодно, лишь бы как-то протянуть время до встречи с Диком. Кульминацией каждого дня – появление почты, где могло быть – и часто было – письмо от него.

Работая над статьей или рисуя церковь у себя в кабинете, Гертруда могла замечтаться, подперев рукой подбородок, затем резко встрепенуться. Приказав садовникам продолжать работу, она уходила в лес, оставив их без присмотра, не проверив, выкопали ли они до конца канаву, или не сказав, какие растения куда сажать.

Минуты радости и грусти сменяли друг друга беспорядочно. Они с Диком стали так нужны друг другу, что Гертруда часто задумывалась, может ли она улучшить ситуацию, и если да, то на каких условиях. Находящийся на отличном счету военный и администратор потеряет сразу жену, репутацию и карьеру. Ее неудовлетворенные стремления всегда будут приводить его опять на ту же развилку: Дик никогда не давал ей никаких обещаний. И это вызывало у нее в моменты размышления, все более частые и настойчивые, ощущения мучительного одиночества и подавленности. Она жила до и для следующей встречи.

Сторонник семьи и ее ценностей, женственная по своим вкусам, Гертруда любила компанию детей и молодежи. И несправедливо, что у нее никогда не было счастливого романа, не говоря уж о муже или детях. В свои самые мрачные моменты она понимала, что вопреки всем своим триумфам никогда не была ни для кого на первом месте – разве что для своего отца. Она знала, что ее агрессивная манера и быстрые, нетерпеливые ответы отпугивают многих мужчин, но это ей было все равно. Человек, которого возможно запугать, подавить, не мог стать для Гертруды партнером в жизни. По мере того как шли годы и рос список ее достижений, ее запросы становились все более серьезными – в сущности, почти невыполнимыми. Ей нужен был красивый и умный мужчина, неординарный, с достижениями хотя бы не меньшими, чем у нее самой; человек смелый, умеющий сражаться, охотиться и читать стихи, прочитавший великие книги цивилизации и говорящий на иностранных языках, который чувствует себя как дома и в Лондоне, и в иностранном обществе, много путешествовавший, знающий выдающихся политиков и государственных деятелей, которых знает она. Да, Гертруда искала героя – так что? Она же и сама героиня. И наверняка чувствовала, что Даути-Уайли – именно тот, кто ей подходит. Смущаемая эмоциями, вряд ли раньше ею испытанными, она жила в состоянии постоянного нетерпения. И положила ему конец, решив пригласить Дика в Раунтон.

Снова и снова объясняла она себе этот поступок. Это же не будет с его стороны социальной бестактностью – погостить без жены. Гертруда могла бы пригласить их обоих, если бы Дик сказал, что Джудит будет в Уэльсе. Гертруда и без того постоянно принимает друзей и родственников, и каждый уик-энд появляются новые гости, а Дик просто станет одним из них. Весной и осенью бывает охота и стрельба, скачки, танцы, поездки к соседям. Когда озеро замерзнет, можно рубиться в хоккей, в котором она большой мастер. Но Гертруда пригласит Дика в июле, когда дни заполнены пикниками, теннисом, экскурсиями, походами сквозь лесную чащу, рыбалкой, поездками к морю, катанием на лодках и посещениями развалин аббатств. Однако если Дика можно было включить в эту жизнь, не получая комментариев от друзей и соседей, все же оставался вопрос, как к этому отнесутся Хью и Флоренс. Ни за что на свете Гертруда не хотела бы их огорчить, и ей действительно требовалось их одобрение. А не было, разумеется, ни малейшей надежды, что эти два столпа общества, придерживающиеся всех правил общественного поведения, одобрят ее планы. И еще весомым фактором оставалось ее собственное чувство чести, нерушимое настолько, что разрушило бы роман на любой стадии. Глазами постороннего Гертруда видела брак как святая святых. Она не собиралась начинать с Диком сексуальные отношения – всего лишь продолжить эту необыкновенную взаимную радость от его привлекательного – для обоих – присутствия. Пожалуй, впервые в жизни она отказала голове в праве управлять сердцем.

Гертруда не позволила себе задумываться, насколько далеко может зайти взаимная радость в частые моменты наедине или какие последствия все это может для нее иметь. Когда же ее это стало волновать, Гертруда уже слишком далеко зашла, чтобы отказать себе в этой редкой приятности – его обществе. Наверное, вначале был какой-то самообман по поводу глубины ее чувств к нему, потому что она все еще скрывала от Хью и Флоренс тот факт, что пригласила Дика, вполне понимая, что приедет он без жены. Но Гертруде надо было признать перед самой собой, что намерения у нее не такие, какими должны быть. Конечно, порядочность по отношению к Джудит значила для Гертруды меньше, чем растущая привязанность к Дику. Если Флоренс что-то подозревала – как оно, вероятно, и было, – то могла бы сказать себе, что сорокачетырехлетняя Гертруда уже не в том возрасте, когда ее следует учить, как себя вести. Еще, вероятно, она сочувствовала той девушке двадцати четырех лет, что была разлучена со своим нареченным, а потом и пережила его смерть. И пусть со стороны Гертруды не было упреков или злости на родителей по поводу той трагедии, но это никак не освобождало мачеху от угрызений совести и сожалений. Возможно, вспоминая, как она никогда не позволяла Гертруде в отрочестве посещать аристократические дома, где бывали случайные адюльтеры, Флоренс вздохнула и решила смотреть на происходящее сквозь пальцы.

В доме была еще одна женщина, которая, возможно, обо всем догадывалась. Мари Делэр не могла не заметить повышенного внимания хозяйки к летнему гардеробу. Проводились примерки новых обеденных платьев, перешивались шляпки, доставались полотняные юбки, менялись костюмы прошлого лета, и шились десятки новых белых блузок с вышитыми оторочками: стало модно носить тонкие блузки с ниткой жемчуга внутри, видной сквозь тонкую ткань.

И Дик прибыл в Раунтон на несколько дней в июле 1913 года.

После дневной далекой прогулки, галопа по полям, шумного и радостного обеда, за которым последовали кофе и карты в гостиной, шум голосов стал стихать, гости прощались по одному – по два и брели наверх в свои комнаты. Гертруда и Дик остались одни у огня, разговаривая и глядя друг на друга.

Это была ее мечта: все выглядело так, будто они женаты. Счастье опьяняло ее. Вот сидит человек, которого она любит, родные, которых она любит, в доме, который она любит. Ломались барьер за барьером, но не могло не возникнуть неловкости, невысказанного вопроса о наступающей ночи. Вероятно, Гертруда как-то намеком дала ему знать, где ее комната. Наконец она пошла спать. Распуская волосы, она услышала легкий стук в дверь и открыла ее. Они стояли, Дик обнимал ее, и сердце у нее часто билось, потом с некоторой неловкостью сели на кровать. И разговаривали – полушепотом. Трудно было читать мысли этого всегда мрачного человека, но Гертруда, как обычно, обнаружила, что нет пределов тому, что она может сказать. Она объяснила свои чувства: счастье, что нашла мужчину, которого может любить, – и горе, что он уже женат. Дик прижал ее к себе с нежностью, и они легли. Приютившись в его объятиях, Гертруда сказала ему, что девственна. Его тепло, его внимание и сочувствие были неисчерпаемы, но когда он поцеловал ее и придвинулся ближе, она зажалась, испугалась, прошептала «нет». Дик тут же остановился, сказал, что все это неважно, и слезы подступили к ее глазам. Он утешал ее еще несколько минут и говорил, что ничего не изменилось. Потом тихо вышел.