Про-писи венеролога - Рафаэль Мухамадеев Страница 41

– Это можете не докладывать, – всплеснул дирижерским жестом Стравинский. – Наших товарищей это не интересует.

Лиходеев, до этого момента безучастно прятавшийся в углу, вдруг рванулся к Нарымову, упал на колени, обхватил его за бутылки галифе – символы власти и завопил:

– Помогите! Умоляю вас! Меня здесь хотят отравить. Санитарка тетя Маша – старая ведьма. Медсестры вводят в жилы медленный яд. В пищу подсыпают цемент, чтобы у меня в животе все склеилось. А у меня и так геморрой! Наружный. Я буду жаловаться. В письменном виде. Это мое право!

– А вот это не только ваше право. Это ваша святая обязанность. Жаловаться в письменном виде! – майор попытался высвободиться из липких щупалец Степы. – Старшина, – обратился он к Приходько, – снимите с товарища письменные показания!

– Слушаюсь, товарищ майор! – вытянулся тот в струнку.

Лиходеев обернулся к старшине, признал в его яловых сапогах Силу и Власть и уже тихо спросил:

– А револьвер у вас есть? – и получив утвердительный кивок, впервые за время пребывания в клинике радостно улыбнулся.

* * *

Визитеры плотной группой проследовали в следующую палату. Здесь находились двое: Тимофей Кондратьевич Квасцов и Андрей Фокич Соков. Возбужденные, багроволицые, они сидели на кроватях в смирительных рубашках друг напротив друга и плевались.

– Это еще что такое? – изумился профессор. – Почему они в рубашках?

– Разодрались, – виновато развел руками доктор.

– Этот пособник имперьялизьма! Тьфу! Посмел поднять свою нетрудовую руку на слугу Отечества! – возопил бывший буфетчик, подпольный миллионер Соков. – Меня пальцем… нельзя трогать. У меня рак!

– Ах, тебя пальцем нельзя тронуть, черт плешивый! – извиваясь дождевым червяком, задергался Квасцов. – Я тебя не пальцем трону! Я тебя выведу на чистую воду. Тьфу! Граждане медицинские начальники! Он вчера деньги сестричке предлагал. Сам такой! Я завидую? Тьфу! Тьфу! У него рак?! Да у меня сто раков! Бе-бе-бе! Сам… тьфу! А в туалете он, – обращаясь к вошедшим свидетелям, плевался Квасцов…

– Тихо! Вы что, осатанели?! – прикрываясь от летящих брызг, закричал врач-ординатор. – Тетя Маша, успокойте их! – призвал на помощь санитарочку. – Извините, Леонид Осипович! Сам не знаю, что это сегодня на больных нашло, – с трудом обкатывал во рту тугие гальки слов. – Пройдемте дальше!

– Ну, ну! Соколики мои! – квохча, как наседка, устремилась вперед тетя Маша – татарка Магуза. – Дай-кось, я тебя утру, оглоед несчастный, – так приговаривая, она полой серого халата стала вытирать пострадавшие лица. – Да тихо вы! Черт вас побрал! – урезонивала сердобольная, порой привычно потюкивая костяшкой согнутого пальца по темечку то одного, то другого. От этих потюкиваний, вероятно, оба вскоре затихли.

В коридоре ошеломленный Нарымов спросил у профессора:

– А эти-то чем больны? На вид вполне обычные здоровые люди.

– О! У этого лысенького – онкофобия. Этот ваш Воланд, так называемый профессор черной магии, внушил бедолаге, что он вскоре умрет от рака. Мы его всесторонне обследовали. Даже с применением лучей Рентгена. Соматически здоров. Абсолютно! Но с головой, понимаете ли, пока не дружит. А вот со вторым – сложнее. Он доставлен из следственных органов. У него развился острый реактивный психоз.

* * *

В последней палате посетители увидели беспокойно спящего на койке человека. В ответ на удивленный взгляд Нарымова профессор пояснил:

– Это Понырев Иван Николаевич. Тяжелый случай. Ему стало плохо во время вчерашней грозы. Пришлось ввести аминазин.

Взгляд Нарымова коршуном упал на исписанные листы бумаги, лежащие на столе:

– Этот тоже пишет показания?

– Наши больные часто воображают себя наполеонами, – слепил пальцы в замок Стравинский, – мопассанами, горькими, бедными, понимаете ли. Иногда, даже вождями! Простите. Иван Николаевич – известный молодежный поэт. Но у нас пишет только прозу, которую ему диктует его друг, – смущенно похмыкал профессор. – Недавно умерший. Иван Николаевич очень переживает…

Нарымов осторожно взял верхний лист бумаги и прочитал:

«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город. Как будто не существовал на свете».

* * *

– Дописал, сынок? Да ты спишь?!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЖАН – турист из России, он же сотник Альмухаметов;

ФРАНСУАЗА – художница, естественно француженка, она же СЮЗАННА;

МАРСЕЛЬ – бойфренд Франсуазы;

ЖАН-ПОЛЬ-МАРИ ДЕ МЕССОНЬЕ – предок Франсуазы;

ХАЗИАХМАТ – денщик сотника Альмухаметова;

МАЙОР ЛОРЕР;

АЖАН;

Ротмистр, гусар, офицеры, «Северные амуры», и пр. действующие лица нашей Истории.

Пусть зритель не удивляется тому, что все герои хорошо понимают друг друга.

ДЕЙСТВИЕ 1

Весенний Париж, Монмартр. Художники рисуют с натуры, продают картины. Жан, Франсуаза.

В группе туристов из России внимание Жана привлекает Франсуаза, сидящая за мольбертом. За ее спиной находится картина, изображающая улана с огромным искривленным носом.

ЖАН (желая завязать разговор, разглядывает картину). Это кто же бедняге так нос прищемил? Вот уродина! (Неловко шутит). Наверное, сунул куда не следует?!

ФРАНСУАЗА (возмущенно). Что? Еще один! (Оглядывается на соседей.) Да что они сегодня все сговорились, что ли? Издеваются. Давай, давай, проходи мимо! Двигай отсюда! Юморист. (Достает из сумочки зеркальце.) Вот на себя посмотри, Сирано де Бержерак! Гоголь! Даже у моего прапрадеда (показывает на картину) нос был меньше. Иди отсюда, Пиноккио! Слон с хоботом!

ЖАН (обрадованно). Вы говорите по-русски? Вот здорово! На Монмартре – русская отборная брань! Приятно, черт возьми!

ФРАНСУАЗА (гневно). Что есть брянь? Кто? Я – отборная брянь?!!

ЖАН (успокаивающе). Нет, нет, что вы, брань – это мат такой, ну, ругань, ма-тер-щи-на! У нас говорят, площадная брань, это которой даже дома нельзя ругаться, а вот здесь (обводит вокруг рукой), на Монмартре, можно. (Пауза. Меняет тему разговора. Кивает на картину. Примирительно.) Боевой, значит, товарищ был, дед ваш?

ФРАНСУАЗА (еще немного обиженно). Да, боец! Здесь он в любимом мундире (с трудом выговаривает) восемьнадцать-четырнадцатого года. Говорят, он был ему дорог как память о тяжелом ранении. Вам есть интерес?