Потому что - Даниэль Глаттауэр Страница 42

Как я обращался с коллегами и авторами?

— Вежливо, уважительно, иногда, пожалуй, недостаточно строго, проявляя бесконечное терпение, — ответила Сусанна. — Они могли быть спокойны, когда работали с Яном Хайгерером.

Сусанна мне нравилась. Она чем-то напоминала золотого хомячка — бывший талисман «Эрфоса». Мне постоянно хотелось ущипнуть ее за щечку.

— Почему же он бросил издательство? — спросила судья.

— Он всегда стремился осваивать что-то новое. Слава, признание и деньги для него ничего не значили, — предположил Прехтль.

— Ян не производил впечатления довольного человека, — добавила Сусанна. — Он окружил свою личность тайной. Мы всегда видели его радостным и приветливым, но так и не поняли, каков он в действительности.

Я усмехнулся в подтверждение ее слов.

Знают ли они что-нибудь о моей личной жизни?

— С Яном можно было говорить о чем угодно, только не о нем самом, — поведала ведущий редактор Клаудиа, которая с пяти абзацев понимала, чего стоит рукопись. — Он казался очень уравновешенным. Мы думали, что жизнь у него настолько упорядоченна, что он просто не считает нужным рассказывать о ней. Как же всех нас шокировало известие о том, что произошло с ним в баре!

«Ну, это произошло не со мной, хотя и не без моего участия», — мысленно возразил я коллеге. Однако вслух ничего не сказал.

— Ян убил из ревности? Невероятно! — Сусанна даже рассмеялась.

— Так бывает только в плохих романах, — заметила Клаудиа.

Мои слова.

Знала ли она, что я гей?

— Ну, вот еще, — недовольно буркнула редактор.

Она занималась историческими романами, наша Брюнхильда.

— Вообще-то я в это не верю, — продолжила она. — Ян серьезно увлекался одной женщиной из книготорговли и мог часами разговаривать с ней по телефону. Она оставалась для него одной-единственной и всем на свете. Или нет, всем на свете для него все-таки являлись книги.

Ее слова прозвучали как поэтическая преамбула к выступлению следующей свидетельницы, для которой я сегодня так тщательно приводил себя в порядок. Однако оставался не проясненным еще один вопрос, о чем помнили по крайней мере двое в зале: я и молодой человек в никелированных очках. Вот уже минуту я наблюдал за тем, как он собирается поднять руку. Наконец он попросил слова. В данном случае мое преимущество состояло в том, что я знал, о чем он сейчас спросит. Из чего вовсе не следовало, что он получит ответ.

Для начала студент обратился к Прехтлю:

— Скажите, почему господин Хайгерер сам не написал ни одной книги? Разве вы никогда не советовали ему заняться сочинительством?

Старик объяснил, что прекрасный редактор может оказаться бездарным автором и наоборот. Одним дано растекаться, как река в половодье, другим — подтирать за ними. Одни жмут на газ, другие — на тормоз. У одних больше дерзости, у других — добросовестности. Ян был одним из выдающихся представителей именно второй группы.

Старик сделал паузу.

— Кроме того, он прекрасно понимал это сам и никогда не изъявлял желания сочинить роман.

— Господин Хайгерер! — обратился свидетель ко мне.

Я сидел, погруженный в речь Прехтля.

— Господин Хайгерер, вам никогда не хотелось самому написать книгу?

— Нет.

При этом я махнул рукой, почувствовав на лице ветерок. Я ожидал, что, получив ответ, студент сядет. Однако он продолжал стоя разглядывать меня.

— Господин Прехтль все очень хорошо сформулировал, — добавил я. — Я аккуратный редактор, а не свободный художник слова.

Я посмотрел на мужчину с массивной цепью. Он прикрыл глаза, всем своим видом показывая, как ему надоело слушать эту белиберду.

— Но ведь позже вы все равно писали как журналист, — не отставал юный присяжный.

Я уже пророчил ему блестящее адвокатское будущее.

— Одно дело создавать картины, другое — рисовать схемы, — пояснил я.

Я старался говорить убедительно, не исключено, что даже поднял палец.

— Я оказался хорошим чертежником, но никудышным художником. Чтобы заниматься живописью, нужна причина, или мотив, если угодно, которого я не имел.

Последняя фраза стоила мне усилия над собой. Я уже ругал себя за нее. Правда, господин присяжный и не подозревал, какой подарок я ему сделал. При благоприятном стечении обстоятельств его рекомендовалось распаковать не позднее чем в ближайшие пятнадцать лет.

— Благодарю, вопросов больше не имею, — произнес он.

Я с трудом избегал его пронзительного взгляда.

Перерыв был очень кстати. Я мысленно репетировал предстоящую встречу с Делией и отрабатывал свои реплики, снова и снова представляя ее входящей в зал. В конце концов я мысленно поприветствовал ее так, как не хотел: а именно как старую школьную подругу, которую случайно увидел впервые за тридцать лет и с которой мне не о чем говорить.

Когда же появилась настоящая Делия, у меня, как обычно в таких случаях, прихватило сердце. Но, как всегда, этого никто не заметил. Даже она.

Строгий, соответственно ситуации, но не без легкой эротики темно-синий костюм дополнял аромат «Коко Шанель». Не роняя достоинства, она опустилась на простую деревянную скамью возле свидетельской трибуны.

Под яркого цвета кожей ее сапог от модного дизайнера сразу же обозначились большие пальцы ног, образовав тот самый знаменитый «ведьмин крест Делии», — ее визитную карточку, фирменный знак. В ней не было ничего настоящего, все на продажу. Повернув ко мне свою гладко причесанную и покрытую лаком кукольную головку, Делия одарила меня полным сострадания взглядом и три раза моргнула. Она старалась утешить меня, несчастного гея-убийцу. Я усмехнулся. Этим я, в свою очередь, выразил свою жалость по отношению к ней, бедной парижской декадентке. Но она подумала, что я просто восхищен ее красотой, и отблагодарила меня тем, что еще раз прикрыла глаза, опустив свои длинные ресницы. Я снова усмехнулся. Да, она была красива, и я любовался ею.

Вскоре я заметил, что мне не следует так пялиться на Делию. Потому что мое прошлое, забытое и запертое на ключ, вдруг начинает бунтовать и отчаянно ломиться в дверь.

Осознав это, я перевел взгляд на присяжных, стараясь не различать их лиц, как я научился делать. Таким образом мне удалось хоть немного собраться с мыслями и подготовиться к вопросам парижанки.

Делии напомнили, что она должна говорить только правду.

— Да, я знаю, — кивнула она.

У нее изменился голос. Прежний звучал иначе. Не исключено, Жан купил ей новый набор голосовых связок на Елисейских Полях. Что ж, старые действительно износились, столько раз повторяя попусту любовные признания какому-то ничтожному редактору.

Правда ли, что она была моей подругой?