Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева Страница 42

– Представьтесь, пожалуйста!

– Я от имени зрителей и матерей зрителей. Каждый ребенок Ежовска хоть раз побывал в кукольном театре. А теперь его хотят закрыть! Не дадим! Живой цепью встанем! Голодовку объявим! До Путина дойдем! Может, защитит женщин и детей, раз местные власти бездействуют! И давай горько рыдать. К ней присоединились некоторые артистки, и я в том числе. Отдельных журналистов тоже пробило на слезы, но время им терять было некогда, и они понеслись по своим редакциям.

На следующий же день информационная бомба взорвалась. Не только наши дешевенькие листочки на плохой бумаге типа «Новостей Ежовска», но и центральные газеты вышли с яркими заголовками «Проститутки вместо кукол», «Беспредел в Ежовске» и в том же роде. Горожане взбодрились, в кои веки наш Богом забытый городок стал практически центром России-матушки. Это приятно возбуждало. Решили пойти дальше. На следующий день была как раз суббота, на театральной площади стали появляться палатки. Палатки были в каждой семье, потому что основным летним развлечением ежовчан являлась поездка на берег озера, рыбалка там, костерок, пивко да водочка. Теперь жители повытаскивали свои палатки и устанавливали их рядками перед театром. Все были такие веселые, будто начался общегородской пикник. Тут же разложив листы бумаги разных размеров – у кого какие нашлись, – прямо на асфальте писали лозунги протеста: «Руки прочь от театра!», «Не дадим обездолить детей!», «Хватит произвола!» и даже «Путин, спаси нас!». К середине дня город наводнили журналисты и телевизионщики всех мастей. Они алчно носились между палатками и у всех подряд брали интервью. Протестующие интервью давали охотно, особенно женщины. Они объясняли, что без театра в городе никак нельзя.

– И я в этот театр все детство ходила, и детей теперь туда вожу. Нарядишься, причешешься, деток приоденешь и идешь спектакль смотреть, как на праздник. И спектакли все такие хорошие, красивые, добрые, без мата. А теперь хотят в центре города казино да публичный дом устроить, чтоб мужей с толку сбивать. И так во тьме живем, из сил выбиваемся… – женщина заплакала, дети, глядя на мать, тоже разревелись.

– Снимай крупно, – звонко скомандовала журналистка оператору, и тот закружил вокруг плачущих женщины и детей, выделывая замысловатые па, чтобы снять со всех ракурсов.

– Есть? – спросила молодая журналисточка.

– Шедеврально, – заверил оператор.

– Молодец! Бежим дальше! – и парочка помчалась дальше, выискивая нужные типажи и сюжеты.

Я наблюдала за всем этим балаганом из окна фойе и не знала – плакать мне или смеяться. Во-первых, я не могла понять, всерьез горожане решили защищать театр или этот стихийный бунт просто-напросто общегородское развлечение и неизвестно еще, как власти отнесутся к такому бурному проявлению чувств своего электората.

Только я подумала о властях, как они и явились. Прикатили черные «БМВ» и «волги». Мэр со своей свитой выстроился на площади перед входом, быстренько установили микрофон, и Егозин начал свою речь. Все объективы нацелились на него.

– Ежовчане и ежовчанки! – начал он неудачно. – Я ваш мэр. Вы меня сами избрали, значит, оказали доверие.

– Это мы зря сделали! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Разве я вас хоть в чем-то подвел? – Это Игнат Федорович зря спросил, потому что толпа загудела и засвистела.

– Что ты вообще хорошего сделал? Пообещал с три короба, а пока только себе дачу трехэтажную отстроил.

Егозин растерялся, не хотелось бы ему при таком скоплении прессы обсуждать свое материальное благополучие. Его место у микрофона быстро занял один из заместителей и, шелестя бумажками, начал сыпать какими-то цифрами, которые обозначали положительные достижения родного города за предшествующий период.

Толпе эти цифры были по фигу, и она начала мычать, как мычат школьники на уроках, чтобы извести учителя. Но заместителю мычание не помешало продолжать бубнить в микрофон, пока кто-то храбрый не заорал: «Пошел вон, болван!» И запустил в болвана яблоком. Бедный заместитель был весь погружен в отчет о проделанной работе и, когда понял, что в него летит какой-то снаряд, бросился ничком и закрыл голову руками. Радости присутствующих не было предела. Все улюлюкали, хохотали и даже аплодировали. Обозначилось явное противостояние между руководством и населением, и неизвестно, к чему бы это могло привести. Но тут мэр выкинул фортель – сначала захохотал, потом протянул руку заму со словами: «Вставай, вояка!» Тот поднялся совершенно обалдевший. А мэр подобрал яблоко, обтер рукавом своего дорогого пиджака, смачно надкусил и так, жуя яблоко и посмеиваясь, добродушно заявил в микрофон:

– Мне самому иногда хочется в него чем-нибудь запустить, когда он вот так нудеть начинает.

То, что мэр в одно мгновение сдал своего зама, народу очень понравилось. А Игнат Федорович продолжал наращивать успех:

– Эти горе-работнички не доложили мне вовремя, как обстоят дела с театром. Кто виноват – всех поувольняю. Это же надо – тянуть загребущие руки к нашему театру, можно сказать, жемчужине всего города. Не позволим! – пригрозил он невидимому врагу. Толпа подхватила: «Не позволим, не позволим, не позволим…» И я поняла, что мы проиграли.

Вечером даже не стала участвовать в спектакле, так сердце ныло. У меня во всех ролях были замены. Мне сообщили, что театр был полон и что мэр со всеми домочадцами сидели на почетных местах. Можно было и не рассказывать – все новостные программы дали сюжет о событиях в городе Ежовске. Уж расстарались как могли. А могли неплохо. Пришла радостная Манечка, живот у нее был уже дай бог.

– Видишь, Света, как грандиозно получилось. Какой у нас народ замечательный! Отстояли театр! А ты что такая печальная?

– Голова болит, – соврала я.

– Небось не ела ничего? Сейчас что-нибудь сооружу, – и пошла она хлопотать на кухню. Сварила супчик, из чего было, себе чаю налила, и мы уселись за стол. Я попросила:

– Маня, давай про театр не будем говорить. Ты давай про себя да про Илюшку!

И Маня защебетала, что все хорошо, сессию сдала, оформила академический на следующий год, маму отправила в К-14, потому что та замучила ее заботами.

– Все время есть заставляла, как помешалась. Врач сказал даже: «Вы, мамаша – это он меня мамашей уже называет, – Маня хихикнула, – куда, говорит, ребенка раскармливаете, не разродитесь. Сократить питание до разумных пределов и побольше двигаться». А мать вообще делать ничего не давала – все полежи, отдохни. Она, кажется, немножко не в себе от радости. Вот я и отправила ее проветриваться, да и отцу одному трудно. Я сразу похудела, как она уехала, хожу много, по дому суечусь, но так, в меру. Илюшка в животе безобразничает, – Маня ласково погладила свой животик. – Активный. Только спина болит. Но ничего, потерпим, не так долго и осталось!

Хотела я ей сказать: «Вот и театру нашему не так долго осталось». Но не стала портить настроение беременной женщине, а только предложила: «Пойдем погуляем?» Она с радостью согласилась. И мы пошли. Всю прогулку Маша болтала о пустяках, а я слушала, и стало меня потихоньку отпускать. Я вспомнила, что поражение в битве еще не означает поражение в войне. Первую-то битву мы проиграли, но об этом пока знаем я да мэр. Но войны бывают разные, у нас будет затяжная партизанская. Надо просто набраться терпения. Мои размышления прервала Маняша, сказав, что спина болит, сил нет и надо бы возвращаться. Мы потопали обратно. Возле ее калитки я спросила: