Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - Финн Страница 42

— Вы только что раздавили пару миллиардов звезд, — любезно объяснил я.

Может быть, здесь, на земле, полисмен и представлял порядок и закон, но он имел дело с Анной, которую интересовали исключительно высшие законы и высшие порядки.

— Вот это вы, мистер, — Анна явно не была намерена останавливаться ни перед чем, — а вот это вы внутри меня. Да, Финн?

— Точно. Это точно вы, констебль, зуб даю, — согласился я.

— Только на самом деле вы выглядите не так. Вы выглядите вот так, — она отпрыгнула на несколько футов в сторону и нарисовала еще один большой круг и заполнила его точками.

— Вот это я внутри вас, — она показала на одну из них, — но на самом деле эта точка это вот этот круг. Это я.

Полисмен наклонился вперед, с интересом глядя на Аннину вселенную.

— Ага! — сказал он с пониманием. Потом он поглядел на меня, подняв брови. Я пожал плечами. Сказав «гм-гм» он показал носком своего двенадцатого размера на одну из внешних точек.

— Знаешь, что это такое, Титания?

— Что? — заинтересовалась Анна.

— Это Сардж. Он будет тут через несколько минут, и если к тому времени тротуар не будет чистым, вы будете вот тут, — он очертил ботинком большой круг. — Знаешь, что это? Это полицейский участок.

Широкая улыбка смягчила его сердитый голос. Анна взяла мой носовой платок и тщательно стерла вселенную с тротуара у Вестминстерской набережной. Встав, я отряхнул меловую пыль с платка, она протянула его мне и спросила у полисмена:

— Мистер, а вы всегда тут работаете?

— По большей части, — отвечал тот.

— Мистер, — Анна взяла его за руку и подтащила к парапету набережной, — мистер, а Темза — это вода или канава, в которой она течет?

Полисмен внимательно посмотрел на нее, а потом ответил:

— Вода, конечно. Без воды никакой реки не получится, как пить дать.

— Ага, — сказала Анна, — это здорово, да, потому что, когда идет дождь, это не Темза, но, когда она течет по канаве, это Темза. Почему так получается, мистер? А, почему?

Полисмен посмотрел на меня.

— Она что, издевается?

— Не волнуйтесь, не все так страшно, — успокоил его я. — У меня такое по сто раз на дню происходит.

Однако полисмен решил, что с него довольно.

— Валите-ка отсюда, вы оба. Валите, или я… Ох, да. Хорошо. Последнее предупреждение. Вам туда, — он показал пальцем. — Всяким там Душистым Горошкам, блин, и Паутинкам, — рот его так и разъезжался в улыбке, — тут ходить запрещается. Если я вас еще раз встречу, то вашей основе [57]не поздоровится. Ясно вам? — И он усмехнулся, весьма довольный собой.

— Комики, — сказал я, — кругом одни комики.

Я сгреб Анну за руку и поспешно увлек за собой.

— Отличная работа. Кроха, отличная работа. Про Темзу это у тебя здорово получилось.

— А вот ты, Финн, — промурлыкала Анна, — когда ты начинаешь звать эту штуку Темзой? И когда это уже больше для тебя не Темза? Есть у тебя какая-то отметка? Есть, а?

Старый Вуди был совершенно прав. День тренировал чувства, а ночь развивала ум, расширяла воображение, обостряла фантазию, пробуждала память и напрочь меняла всю шкалу ценностей.

Кажется, я начал понимать, почему большинство людей по ночам спят. Так проще жить. Так куда проще.

По всему было видно, что на нас надвигается война. На улицах появились жутко сопевшие противогазы. Те, у кого были андерсоновские бомбоубежища, [58]спешно тащили на задние дворы большие листы рифленого железа. Предупреждения о газовых атаках, сирены, бомбоубежища и листовки «Что делать, если…» множились, будто знаки какой-то кошмарной эпидемии. Повсюду расползались военная разруха и упадок. Стены, об которые ребятишки колотили мячами, теперь стали летописью военного времени. Там, где раньше красовались написанные мелом правила игры в «четыре палочки», теперь были прилеплены инструкции на случай воздушной тревоги. Настало время играть в другие игры. Иногда, правда, инструкция сообщала что-нибудь не совсем то, что должна была: «Всем беременным предъявить розовые формы». Ужасно хотелось думать, что это было сделано намеренно, так ведь нет.

Зараза войны распространилась и среди детей. Мячики перестали бить о мостовую, теперь мячики были бомбами. Биты для крикета переделали в пулеметы. Мальчишки с раскинутыми в стороны руками носились по воображаемому небу с криками «тра-та-та-та-та», сбивая вражеские самолеты или выкашивая пехоту. Далее следовал крик «Я-я-я-я-я-я-я, бу-у-ум!», и дюжина «врагов» валилась на землю, понарошку корчась в агонии. «Ба-бах, ты убит!»

Анна вцепилась в мою руку и покрепче прижалась ко мне. В эти игры она играть не могла и не хотела; притворство и актерская игра были чересчур реальны, и эту реальность она и так видела вокруг себя повсюду. Она настойчиво потянула меня за руку, и мы ушли в дом и дальше в сад, что за домом. Там, правда, было ненамного лучше, потому что из-за аэростатов заграждения, маячивших над крышами домов, даже небо выглядело каким-то фальшивым. Анна окинула мрачным взглядом этих бесцеремонных захватчиков, а потом обернулась ко мне и посмотрела мне прямо в глаза. Ее рука нашла мою, брови сдвинулись.

— Почему, Финн? Почему? — спросила она, не отрывая от меня взгляда, словно надеясь прочесть ответ у меня на лице.

Но ответов у меня не было. Она опустилась на колени и осторожно потрогала несколько чахлых цветочков, неведомо как выросших в нашем садике. Пришел Босси и потерся своей помятой мордой о ее колени. Патч, растянувшийся во всю длину поперек двора, глядел на нее с пониманием. Это были лучшие мгновения дня. Я стоял и смотрел, как она изучает несколько квадратных ярдов нашего двора. Ее пальчики с нежностью и почтением трогали жука и цветок, камушек и гусеницу. Я ждал, что она вот-вот заплачет или побежит ко мне, но этого не произошло. Что в эту минуту творилось у нее в голове, я не имел ни малейшего понятия. Одно было ясно: рана у нее в душе глубока. Даже слишком глубока, чтобы я мог чувствовать себя спокойно.

Еще несколько минут назад я начал было прикуривать сигарету, но далеко не продвинулся. Она так и торчала незажженной у меня во рту, когда я услышал тихое:

— Простите меня.

Она говорила не со мной; она говорила с мистером Богом. Она говорила с цветами, с землей, с Босси и Патчем, с жучками и червячками. Человечество, которое просит у всего остального мира простить его.