Белый ворон - Анджей Стасюк Страница 42

Такая вот история с Гжанкой. Нас она презрела и в конце концов вышла за какого-то предприимчивого пиздюка, который откопал на свалке в Рейхе «мерседес», отполировал его замшей и фланелью и подкатил на нем к ее дому, а мы в ту пору ездили зайцами в поездах и тем гордились. Каждый имеет то, что заслуживает. Великая эта любовь должна была бы заразить нас триппером, и в этом была бы некая справедливость. В третьем часу ночи Василь предложил нам нанять детектива и отыскать Гжанку, чтобы все задокументировать при свидетелях и фотографе, а то от этого пустословия его уже мутит.

А потом кончилась водка. Мы поискали в кухне каких-нибудь запасов, но там ничего не оказалось или же было хитроумно запрятано. Когда окна начали сереть, Гонсер воскликнул:

– Едем туда!

– Куда? – поинтересовался Василь.

– Туда, к нам.

Мы стали одеваться. В прихожей поднялся шум, все прикладывали пальцы к губам, шипели «тс-с-с» и давились от смеха, и тут из какой-то комнаты вышла жена Гонсера, заспанная, с взлохмаченными волосами, протянула ладонь и потребовала: «Ключи». Сразу стало тихо. Гонсер вытащил из кармана брелок с ключами и без слова отдал. Мы были отправлены в нокаут, но следом за нами вышел Костек и громко, желая ободрить нас, объявил:

– Плачу за тачку.

Малыш, который дипломатично прислонился к стене и начал уже задремывать, прохрипел:

– Ладно, я в обратную… Бандурко, а ты ставишь выпивку.

То был холодный туманный рассвет позднего октября. Мы проперли пехом пол-Мокотова, прежде чем поймали такси, свекольного цвета «волгу» со стариканом за рулем, которому было все равно, куда ехать, потому как каждый рейс этой колымаги мог оказаться последним. Буквально без пяти шесть мы успели в ночной магазинчик возле дома Малыша. Запаслись, а Бандурко умоляюще причитал: «Ребята, только не водяру! Только не водяру!» – и вытаскивал из кармана горстями банкноты, которые сыпались на пол, и я на четвереньках собирал их. Хватило на батарею бутылок «Костеркеллера» и кучу банок. Таксист ничему не удивлялся, тем паче что Малыш сразу же вручил ему бутылку и объявил:

– Просим принять в качестве презента и заранее простить нам шумное поведение. А за проезд мы расплатимся нормальными деньгами.

После чего он уселся на переднее сиденье и говорил, куда ехать. Но было совсем не шумно. Напротив, становилось все тише и тише, словно мы погружались в какую-то бездну. Мы ехали через Гданьский мост, внизу вместо воды лежал белый туман. По левую руку – Святой Флориан, по правую вдалеке дымы ТЭЦ ложились черными горизонтальными хвостами, навстречу ехала желто-синяя электричка, а в открытых дверях ждали люди, так как иногда поезд останавливался на мосту и можно было выскочить, сбежать вниз, поймать на Вислостраде сто восемьдесят пятый и сэкономить несколько минут или хотя бы внести в свою жизнь маленькое разнообразие.

Потом начался завод – длинный, как сто самых длинных поездов, огромные металлические кубы справа, вереница трамваев слева, и наши отцы тоже, наверно, были в этой толпе. Наверно, шли через подземный переход. Они давно вышли из возраста, когда перепрыгивают желтые барьеры и лавируют между несущимися автомобилями. В нашей «волге» царила тишина. Водитель время от времени жал на тормоз, чтобы пропустить тех, кто стремился на работу. Но ничего не говорил, да и что он мог сказать? Пиджак его был точно такого же цвета, что и костюмы бегунов и прыгунов. Ну, может, лицо у него было чуть постарее, но те скоро сравняются с ним. У последних заводских ворот он прибавил скорость.

– Говно это, а не машина. Я начинал на «Варшаве», вот это была машина. – И непонятно было, что он имеет в виду – свою колымагу или красный «пассат», который промчался по левой полосе.

А потом до самого конца он молчал. Ему было плевать, что мы велим ему ехать через какие-то лощины и перелески, остановиться в открытом поле у кромки соснового леска, где кончалась ухабистая, усыпанная шлаком дорога. Человек, который начинал на «варшаве», не может быть трусом или неврастеником. Он подождал, когда мы выгрузимся, взял деньги и буркнул:

– Приятных развлечений.

– Что они сделали, – тихо произнес Василь и повернулся к нам, словно мы могли ему что-то объяснить.

Фаянса больше не было. Были горы строительного мусора, железа, какая-то гигантская свалка, и ни одной вербы. Нагромождения бетонных обломков тянулись до далекого ряда старых лип, за которыми укрывались дома Бандурко и Гжанки. Насыпи, холмы, хребты и горные цепи промышленного мусора, ни единого прудка, и все лягушки, наверное, давно уже эмигрировали отсюда. Василь двинулся вперед, поднялся на первый отвал, встал на вершине и смотрел вдаль, словно в океанские просторы, как капитан Ахав, высматривающий белого кита, который покинул роман, развернулся на сто восемьдесят градусов и исчез, чтобы никогда уже больше не появиться. Западный ветер трепал полы его плаща. Солнце вставало из-за высоких деревьев, и мы видели его силуэт на фоне красного круга, резкий, черный контур. Он допил бутылку, которую начал уже в машине, и стал грозить ею небу, солнцу, свалке. Он кричал:

– Сволочи! Суки!

Кричал как одержимый. Кричал, как никогда прежде. Чудо еще, что у него горло не лопнуло. Потом он швырнул пустую бутылку и исчез среди серых дюн. Мы слышали только удаляющиеся и затихающие проклятья.

А мы ретировались к рощице, что росла на невысоком песчаном пригорке. Только отсюда этот изгаженный лунный пейзаж открывался во всей своей невероятной мерзости.

– Ничего, отойдет и явится, – сказал Гонсер и собрал немного сухой травы и веточек. Дым пахнул точно так, как всегда пахла здесь осень. Мы легли вокруг костерка. У всего был привкус этого дыма. И у вина, и у пива, и у сигарет. Время от времени мы видели силуэт Василя. Он взбирался на очередные хребты, исчезал в долинах и появлялся снова. Он бежал по направлению к деревьям. Спотыкался и падал. Какая-то ветряная мельница. Вихрь, четвероногое существо, не то бегущее, не то ползущее. Полы плаща взлетали и опадали. Как крылья подстреленной птицы. Впечатление было, будто он опирается на них, отталкивается, отпихивается от земли. Точно ему хотелось вспорхнуть. Наконец он добрался до края свалки, стал совсем маленьким и исчез.

– Пошел посмотреть на свой дом, – бросил Гонсер.

– Нет, его был куда левей, – заметил Малыш. – А тут жил тот тип, у которого был павлин в саду.

Мы спали, растянувшись на песке. Просыпались, чтобы выпить, и засыпали опять. Обоняли запах дыма. Гонсер поблевал в кустах, после чего перешел на пиво. Потом поблевал я, но не сдался. Костек сидел. Мне казалось, что он здесь для того, чтобы караулить нас. Он почти не говорил. Думаю, именно тогда он полностью нас раскусил. Если только молено вообще раскусить таких переодевавшихся засранцев. Костек вытирал Гонсеру нос, когда у того после полудня, когда он снова начал пить вино, совсем поехала крыша и он упорно пытался играть на своей губной гармошке, однако слюни и сопли полностью забили ее, и Гонсер только ревел, как бобр, и повторял: