Великая страна - Леонид Костюков Страница 42

Аккуратно вспомнив русские слова, Мэгги озвучила эту версию.

Как ее слушали!

Так меломаны слушают в исполнении скрипача-виртуоза неизвестный им, но гениальный концерт.

Фил, Билл и Серый раскрыли три рта, как Змей Горыныч у стоматолога, боясь пропустить слово. Кажется, они даже не дышали. Когда Мэгги закончила, они молчали еще секунд тридцать на случай, что она просто прервалась. А потом заревели, застонали, забились в конвульсиях, так что Мэгги всерьез испугалась и начала искать кнопку, чтобы позвать сестру, но кнопки не оказалось, и тогда Мэгги поняла, что ее гости всего-навсего смеялись.

Дар речи вернулся к ним минут через восемь — в том ограниченном объеме, в котором вообще был им присущ.

— Я обоссался, — задыхаясь объявил Билл. — Кроме шуток.

— Я был на Жванецком, — задумчиво сказал Серый, — и Жванецкий это тоже не похоронный марш. Но что же получается — стоит довольно занудного типа грамотно приложить о фонарь, и Жванецкий отдыхает?

— У меня схватило сердце, — сказал Фил серьезно. — Пошли отсюда, пока он не раскрыл рта. Еще одной порции этой х…йни я просто не вынесу.

И они ушли практически по-английски.

Прошел месяц.

Мэгги пробиралась по гололеду одной из московских окраинных улиц. Навстречу ей спешил мальчик лет девяти; Мэгги ему улыбнулась — мальчик вздрогнул и ускорился. Мэгги мысленно чертыхнулась и очередной раз зафиксировала про себя, что этой рожей не стоит улыбаться.

Опасаясь русской психиатрии, Мэгги усвоила и в нескольких инстанциях повторила местную версию происшествия. Довольно лаконичную, впрочем, версию: предприниматель Давид Гуренко приобрел дешевую машину и почти сразу въехал в фонарный столб. Остальное явилось плодом воображения ушибленной головы, не оставившим следов на организме.

Остального не было.

Мэгги сидела в окраинном московском кафе и потягивала виски. Ей было погано. В этом неопрятном теле она чувствовала себя примерно как Штирлиц в эсэсовском мундире. Пару дней она не вылезала из ванной, пытаясь отбить собственный запах. Можно было брить ноги, наконец, снова отстричь лишнее. Но дело было не в теле.

Мэгги пришлось выставить за дверь трех Давидовых подружек, явившихся практически подряд с какими-то мутными претензиями то ли эмоционального, то ли имущественного толка. Ради этого случая Мэгги с удовольствием вспомнила и воспроизвела лексические обороты Давида, а также его коронные пинки, небольные, но обидные. Про отношение Давида к дамам Фил, сам отнюдь не романтик, высказывался так:

— Я все понимаю, но это, бл…дь, чересчур.

Дважды или трижды Мэгги вызывали на заседания корпорации, где Фил, Билл и Серый с унылым постоянством в три языка выбивали лишние деньги из представителей смежников, а те яростно доказывали свою версию финансовой истины. Судя по всему, азарт Давида Гуренко что-то решал в этих филологических разборках, но Мэгги скучала так напоказ, что заражала преступным безразличием своих партнеров — и те отступали. В итоге Мэгги назначили скромный пенсионный фонд и отстранили от дел.

Однажды Мэгги посетил Билл, чтобы выразить общее недоумение. Бывшие друзья вышли прогуляться по московской улице. Билл оказался ниже Мэгги на полголовы. Мэгги про себя сформулировала, что этот мужчина не в ее вкусе.

— Что ты гордишься, — наставительно говорил Билл. — Когда ты трахнулся об этот фонарь и загремел в больницу, Фил ночь не спал. Ты извини, но он одним врачам скормил штук семь. Серый день и ночь пахал, затыкая твои щели. Я… да ладно. Я не узнаю тебя, Дод. Ты ведь знал цену настоящей дружбе.

Мэгги рассеянно кивнула.

— А скажи, Билл, я постоянно лежал(а) в той больнице? Вы меня контролировали?

— На месяц тебя перевели в закрытый стационар специально для коматозных. Мы туда только звонили. А что?

Мэгги прикинула, могла ли вместиться в коматозный месяц ее американская эпопея. Мда. Неужели глюк?

Но ведь я жива. Я вижу небо. Я люблю и негодую. Моя память воспалена случившимся со мной — что мне до того, что вы в это не верите?

Мэгги и Билл сомнамбулически зашли в супермаркет. Мэгги привлекло одно лицо с обочины взгляда, собственно, привлекло тем, что Мэгги его не разглядела. А присмотревшись и вновь не разглядев, Мэгги, к величайшему удивлению Билла (и не его одного) совершила три кенгуриных прыжка и схватила неприметного товарища за отвороты пальто. По русской традиции Мэгги и дедушку растащили метра на три и теперь ожидали, что они скажут.

— Смит! — орала Мэгги хриплым голосом Давида Гуренко. — Погоди, сволочь, я еще доберусь до тебя!

— Он треснулся башкой! — вторым голосом поддерживал друга Билл. — У него справка в кармане! Дедушка, не слушайте его!

— Я не понимаю, — бормотал горемычный дед. — У меня яйца в сумке, осторожно, товарищи.

— Товарищи! — скорбно произнесла пришедшая в себя Мэгги. — Проверьте для начала его документы. Его фамилия Кузнецов.

Документы деда проверили. Его фамилия оказалась Ковалев. Деда общественность отпустила немедленно, а Мэгги пожурила и отпустила тоже, наказав не безобразить.

— Что с тобой? — брезгливо говорил Билл. — Что бы там ни болтали, мы все-таки цивилизованные предприниматели, а не, понимаешь, городская шпана. Что за стиль отношений?! Мне хочется вымыть руки.

— Shut up, — сказала Мэгги. Билл от удивления заткнулся.

Смит кузнец, Кузнецов кузнец, но ведь и Ковалев тоже от коваля, кузнеца. Так значит…

Выздоровление Давида Гуренко произошло внезапно, словно воссстановился контакт в башке. Месяца три-четыре партнеры не могли нахвалиться на него — бодрого, въедливого и жадного. Потом как-то сообразили, что пахать-то Давид пашет, а от общего досуга отлынивает. По всему получалось, что он копит бабки. А зачем копит? Ясное дело — хочет слинять.

В Москве случилась весна. Мэгги, сидя у окошка, перебирала пальцами Давида Гуренко свой валютный запас. Ей уже хватало на билет до Багам, но идиотская стилистика времени вынуждала ее покупать бессмысленный обратный билет. Что до операции, то Мэгги была уверена в том, что халтурщик Перкинс по дружбе покромсает ее бесплатно.

В дверь позвонили. Мэгги отворила — там стояла тусклая женщина. Мэгги, как бы с усилием провернув собственные мозги, узнала ее: это была Валентина, ближайшая подруга ее бывшей жены — дерьмо! бывшей жены Давида Гуренко.

— Здравствуй, Валентина. Проходи, сейчас я поставлю чай.

Валентина, ободренная приемом, вошла.

Забота переполняла Валентину. Прямо за чаем она стала выливаться из нее — слеза за слезой.

— Что с тобой? — встревоженно спросила Мэгги. — Чем я могу тебе помочь?