100 дней счастья - Фаусто Брицци Страница 42

«Мыль-ни-ца! Мыль-ни-ца!»

Мы выходим из бассейна.

Я все еще не могу поверить.

Я поддаюсь порыву и бросаюсь в воду прямо в одежде. Мобильник и кошелек идут ко дну. Ну и пусть.

Мы вышли.

Мой помощник снимает на камеру все это зрелище, примостившись у бортика. Мы веселимся в бассейне, пока охранник не просит нас выйти из воды, поскольку уже через пять минут должны начаться курсы обучения плаванию, а нужно еще успеть убрать ворота.

Наши дикие крики продолжаются в раздевалке.

Я счастлив.

Я счастлив, как тогда, когда узнал, что меня не оставят на второй год в десятом классе. Очень похожее чувство. Я прекрасно помню это ощущение. Чистое, абсолютное, ничем не обремененное счастье, которому ничего не мешает.

Совершенно невинное счастье.

Я прихожу домой и рассказываю новость Паоле и детям, которые не ходили смотреть игру, потому что идут последние недели занятий. Они должны писать контрольные, а в случае Лоренцо еще и репетировать, поскольку он занят в спектакле, которым завершится школьный год. Они не понимают исторического значения нашей победы. Моя жена смотрит на меня, как будто я какой-то дурак, который радуется тому, что забил гол во дворе. Но все-таки бормочет снисходительное «молодцы».

Из-за волнения я не сплю до двух часов ночи.

До моей смерти осталось сорок шесть дней, но сегодня я невозможно счастлив.

Мы отправились всей командой праздновать наш выход из серии в рыбный ресторан недалеко от Рима, в поселке Фреджене. Место выбирал не я. Владелец ресторана – отец Мартино, нашего лучшего бомбардира. Уже несколько месяцев он приглашал нас к себе. Я люблю рыбу. Люблю ее сырую и запеченную, и пусть доктор-натуропат меня за это возненавидит. Однако я совершенно против дикой традиции, существующей в некоторых заведениях, в том числе и в этом, когда тебе приносят еще живого омара, а потом варят его живьем. Я отказываюсь принимать участие в этой пытке и заказываю спагетти с помидором и базиликом. Ребята же весело крутятся вокруг огромной ванны, где плавают ракообразные, приговаривая к смерти одного за другим и совсем не думая о том, что их роднит любовь к водной стихии.

Когда остается всего лишь два омара и Мыльница должен выбрать последнего, я представляю себе мысли того омара, что слева, самого мелкого, которого так никто до сих пор и не выбрал.

«Ну вот, нас осталась двое. Если ты умрешь, то я останусь жить – mors tua vita mea. [13]Этот юный человеческий отпрыск смотрит на нас и никак не может выбрать. Когда ты омар, ты с самого рождения знаешь, что придется несладко. Никогда у тебя не будет ни квартиры, ни мобильника, ни айпэда, ни декодера, ни внедорожника – ничего, что, как говорят, нужно для счастья. Когда рождаешься с панцирем на плечах, тебе ничего не остается, как сидеть на дне моря или бродить взад-вперед, стараясь не задеть какую-нибудь камбалу, слегка зарывшуюся в песок. Так и прошла вся жизнь – я бродил, перекидывался парой слов с кем-нибудь из косяка веселых сардинок, проплывающих мимо, иногда болтал с весьма симпатичным осьминогом или слушал забавные шутки рыбы-клоуна. Обычная жизнь. Конечно, немного однообразная, зато вольная, в море. Жил себе, ни на что не жаловался. А потом показалась страшная тень того рыболовного судна. Опустилась сеть, и меня потащили наверх вместе с дюжиной друзей и знакомых. И вот через несколько часов я очнулся здесь, в какой-то ванне в захудалом ресторане на пляже Фреджене, у которого даже и звезды-то нет. Я уже знал, какой жестокий мне уготован конец. Но я-то думал, что все это сказки. Теперь нас осталось двое. И у меня есть все шансы выжить. Но нет. Парень протягивает руку и тычет в меня пальцем. Я прощаюсь со своим соратником по несчастью, которому суждено пережить меня (боюсь, совсем ненадолго). Я проклинаю своего убийцу, который смеется, как сумасшедший, со своими товарищами, пока рука в перчатке достает меня из воды. Я гордо отправляюсь в последнее путешествие, я готов преодолеть пятнадцать метров, которые разделяют кухню и эту ванну. Я не забуду эти лица, эти голоса. Я вижу двух японцев, которые думают, что оказались на Лазурном Берегу, вижу нескольких французов, которые ищут свой кемпинг, здесь же пожилая немецкая пара и команда голосящих подростков под предводительством тучного тренера.

Мне предстоит совершить прыжок (у меня никогда это не выходило). Вода горячая. Даже слишком. Она раскаленная. И вот – короткая вспышка, и свет гаснет навсегда».

В последнее время я тоже ощущаю себя омаром. Но достоинства во мне куда меньше. Я поднимаюсь и выхожу на минуту, оставив позади хор голосов и ужин, и иду на пляж. Уже темно. Никого. Можно спокойно поплакать.

Чего не должен позволять себе приговоренный гладиатор, так это дружить с депрессивными людьми. Но я уже сижу в этой жалкой пиццерии с Джанандреа. Я проникся к нему симпатией и не смог отказать, когда он пригласил меня вместе поужинать. Он хочет поведать мне печальную историю своей любви. Я уже говорил, что жена Джанандреа сбежала с заправщиком из Удине, но, как выяснилось, это лишь официальная версия. Правда повергла бы в депрессию любого мужчину.

– Мы с Мартой вместе работали в ателье, которое я унаследовал от отца. Обоим детям уже скоро восемнадцать, все строго по графику: домой – на работу, обычная жизнь, даже немного скучноватая. На нас работало четверо помощников. Мы, конечно, были небогаты, но и не бедствовали. Однажды я случайно открыл почту Марты и обнаружил ее старую переписку с двоюродной сестрой, где они обсуждали, что мои дети на самом деле никакие не мои и что у них разные отцы.

Что тут скажешь. Я молчу, не перебиваю.

– Я устраиваю жене допрос, и она сразу во всем признается, словно только и ждала разоблачения. Выясняется, что отец моей старшей дочери – мой собственный младший брат, предатель-иуда, а отец сына – австрийский стажер, который работал у нас около года.

– А ты сделал тест ДНК?

– Сразу же. Они и впрямь не мои.

– И что ты сделал?

– Я решил ее убить, – отвечает он с невозмутимым спокойствием.

– Ты что, избил ее?

– Нет, зачем? Схватил нож и пустил его в ход. Мог бы прикончить ее, но только немного поцарапал. Она не стала заявлять в полицию.

Минута неловкого молчания.

– Прошло уже немало времени. Я свернул лавочку и через три месяца получил развод.

– Теперь тебе легче?

– Нет.

– Мне тоже так показалось.

– Каждую ночь я мечтаю об убийстве брата и о войне с Австрией.

– Попробуй на это забить.

Он слушает меня, от моих слов так и разит банальностью. Хотел бы я посмотреть, смогли бы вы удержаться от смеха, если бы кто-нибудь вам рассказал, что узнал о том, что его дети на самом деле не его и отец единственной дочери – его собственный брат! В самом паршивеньком сериале, и то отказались бы от такого нелепого сюжета.